Личная страница Власенко Дмитрия
БАЛТИЙСКИЙ ПАРИЖ
Осенью восемнадцатого года шесть офицеров Павловского полка гуляли по Английской набережной: штабс-капитан Щукин, штабс-капитан Быков, поручик Ковров, поручик Григорьев и два прапорщика: Тверской и Стрижков. Шли все рядом, впрочем, поручик Ковров держался несколько в стороне.
Стояла обычная для петербургского ноября погода: серые низкие тучи заполнили небо, температура опустилась до двенадцати градусов, ветра не было. Офицеры скучали, не зная, чем развлечься: гуляющих в такой хмурый день не было, а разглядывать опостылевшие здания балтийского Парижа казалось неинтересным.
Однако погода явно не радует, заметил внушительно штабс-капитан Быков.
Совершенно верно, подтвердил с готовностью прапорщик Стрижков. Неудачная погода.
Это теперь надолго, сказал прапорщик Тверской. Хорошо хоть пока грязи нет, как в Париже. Вот вы не поверите, Сергей Семенович, в Париже Сена как сточная канава. Все грязное и воняет ужасно.
Тверской осекся и виновато посмотрел на начальство. Так уж случилось, что все младшие чины в компании побывали в Париже, в отличие от штабс-капитанов Быкова и Щукина, служивших в то время в Петербурге. Потому упоминание о Париже со стороны Тверского было некоторым нарушением правил хорошего тона. Вслед за Тверским виновато посмотрел на Быкова и Стрижков: почему-то ему стало стыдно, что он побывал в Париже. Ковров и Григорьев сделали вид, что разглядывают набережную.
Действительно, так грязно? спросил Быков, делая вид, что не их заметил смущения.
Ужасно грязно, быстро ответил Тверской. Везде, куда есть допуск простому французу все это немедленно превращается в помойку. Вот то ли дело Версаль...
Хм... Но ведь наш Петергоф лучше Версаля? Правильно?
Совершенно верно, поддакнул Стрижков, лучше.
Юрий Васильевич, обратился Быков к Щукину, а не поехать ли нам в Петергоф?
Действительно, почему бы не поехать? Поедем. согласился Щукин.
Поручик Ковров презрительно посмотрел на них и отвернулся:
Действительно, если уж в Версаль дорога заказана почему бы в Петергоф не прокатиться?
Да прекрати ты! сказал ему поручик Григорьев. Едем!
Отправились на двух извозчиках: Быков, Ковров, Стрижков и Тверской на одном, Щукин и Григорьев на другом. Когда ехали по городу было еще немного весело, а дальше начался унылый редкий прибалтийский лес.
А как все-таки хорошо в Париже было... сказал Стрижков.
И не говори, согласился Тверской. Сергей Семенович, обратился он к Быкову, вот Вы не поверите, там такие женщины были... И самое удивительное там много женщин! Вот идешь по Питеру: чиновники и офицеры, офицеры и чиновники. А Париж...
Ковров презрительно посмотрел на него, но промолчал.
Да, да, подхватил Стрижков, все верно! Представляете, Сергей Семенович по двадцать, по тридцать женщин можно за пять минут увидеть. И не какие-нибудь мымры, а очень приятной внешности.
И ходят они все в белом. Вообразите: Елисейские поля солнце, деревья зеленые, гравийные дорожки, а по ним дамы прогуливаются.
Быков одобрительно хмыкнул.
Занятная картина, сказал он.
Ковров отвернулся к окну.
Ах, да, сказал Стрижков, дорого только там все ужасно. Не поверите: обед без шампанского до пяти рублей доходит. Зато еда такая, как здесь и в лучших ресторанах нет: круассаны, мясо а-ля Помпадур, вино «Кровь Гаскони": изумительно все, изумительно.
А Пале-Рояль какой замечательный! перебил Тверской. Бог ты мой! Живость неимоверная, Апраксину двору и не снилось. Все теребят тебя: купите, господин офицер, книжку, купите.
Быков одобрительно усмехнулся. Поручики продолжили восторженно расписывать Париж. Ковров смотрел в окно, стараясь не слушать их, и думал: как плохо. Плохо, потому что неправильно и серо все: и деревья серые, и грязь серая, и даже дома серые. И смотреть не на что: все скучно, уныло, грязно... На пять верст отъехали от Невского а же такое убожество вокруг.
Наконец, добрались. Все вышли, обрадовались друг другу, словно век не виделись.
Я уж думал, умрем в дороге, сказал Щукин. Уж совсем что-то уныло вокруг, даже говорить не хотелось.
Ничего, успокоил Быков, сейчас на фонтанах будет весело.
А в дворец не хотите зайти, Сергей Семенович? встрял Стрижков.
Нет, лучше прогуляться.
Да, да... Господа, господа, крикнул Стрижков громко для остальных, идемте в парк!
Он побежал вперед договариваться с привратником.
Молодежь, молодежь, усмехнулся полковник Быков. Посмотрите, Юрий Васильевич, как бежит!
Ничего, ответил Щукин. До капитана дослужится будет шагом ходить.
Слава богу, переговоры с привратником были недолгими. Все дружно пошли к фонтанам: старшие чины и прапорщики чуть впереди, поручики немного сзади. Народу и у фонтанов было немного: сорок-пятьдесят человек, в основном чиновники с женами. Все неспешно гуляли по дорожкам от дворца до залива и обратно: вперед-назад, вперед-назад. Публика подобралась не лучшая: скучные мужчины в черном и некрасивые женщины в сером.
Неинтересный у нас Версаль, сказал Ковров тихо, стараясь, чтобы его слышал только Григорьев. Никаких радостей для отдыха.
Какие ж тебе радости нужны, Коля? спросил Григорьев.
Какие? Да солнышко хотя бы выглянуло уже радость! Опять же и с женщинами туговато здесь. Кафе бы какое-нибудь тоже оказалось очень кстати. И еще б оркестрик или театрик...
Насчет оркестра это, конечно, верно, сказал глубокомысленно Григорьев, но вот про солнце это ты зря, ей-богу. Ну что поделаешь, если здесь климат такой?
А кто ж велел нам свой Версаль в болоте устраивать? Что у нас, южнее Москвы нет ничего? Глядишь, на Кавказе поспокойней бы стало, если столицу туда перенесли.
Григорьев осторожно сказал:
А вот это, думаю, не нам решать.
Конечно, не нам, Вить, решать. Я потому и говорю, не уточняя: скучновато.
Действительно, скучновато.
А Париж... Я оттуда уезжать не хотел плакал. И когда приехал сюда так тошно было... И здесь все сразу: служба, долги, жена... А ведь как все было хорошо-то в Париже, а?! Ведь был же я, почти два месяца был счастлив. Я уж даже сам не верю иногда, что оно было, счастье. А самое обидное во всем этом, что ничего уже не изменишь. Ну кому я в том Париже нужен, да и мне там делать нечего. Я туда не поеду больше.
Почему? спросил Григорьев.
Потому что ни к чему это: сидеть в гостинице, по улицам ходить, скучать, ждать, пока деньги закончатся. И чувствовать, что ты здесь чужой, чужой, что никому ты тут не нужен и время без цели проводишь. Нет, не поеду.
А мне не понравилось в Париже, сказал Григорьев. Холодный город. Как известковый памятник в лесу: серые дома, а вокруг деревья.
Петербург гораздо хуже: вода и крашенная штукатурка.
Ну, не знаю... сказал недовольно Григорьев.
Да не обижайся ты, Вить. Наверное, хороший город у нас, только вот мне здесь почему-то плохо приходится. А в Париже... Господи, как там было хорошо! Вот мы все стремимся куда-то, хотим чего-то, все у нас еще вроде бы впереди. А у них это уже все есть. Понимаешь? И театры, и дворцы, и литература все есть. И даже красивые женщины тоже есть.
У нас тоже есть красивые женщины...
А, ладно... Ковров оборвал разговор. Хватит. Значит, говоришь, пения не хватает?
Ага.
Ковров огляделся: они дошли уже до залива. Публики совсем не было, только какой-то полицейский прохаживался вдали. Мелкие светло-серые волны накатывали на пляж, иногда пролетала недалеко чайка, что-то неприятно крича. Небо казалось очень низким. С моря дул ветер.
Лешка, крикнул Ковров Стрижкову. Иди сюда.
Стрижков подбежал к нему.
Лешка, сказал Ковров. Мы с Виктором решили, что несколько тут скучновато. Надо что-то спеть.
Как это? удивился Стрижков. Неприлично же!
Так мы споем что-нибудь приличное. Господа! крикнул Ковров. Не желаете ли чего-нибудь спеть?
Зачем это? спросил Быков. Офицеру неприлично петь!
Так никто же не услышит, а мы развлечемся, возразил Ковров. Я даже вспомнил, господа, песню, которую петь всегда прилично. Итак:
Боже, Царя храни!
Славному долгие дни
Дай на земли!
Дул ветер с моря, в сером небе носились чайки. Офицеры пели.