Личная страница Власенко Дмитрия
БАЛТИЙСКИЙ ПАРИЖ
Осенью восемнадцатого года шесть офицеров Павловского полка гуляли по Английской набережной: штабс-капитан Щукин, штабс-капитан Быков, поручик Ковров, поручик Григорьев и два прапорщика: Тверской и Стрижков. Шли все рядом, впрочем, поручик Ковров держался несколько в стороне.
Стояла обычная для петербургского ноября погода: серые низкие тучи заполнили небо, температура опустилась до двенадцати градусов, ветра не было. Офицеры скучали, не зная, чем развлечься: гуляющих в такой хмурый день не было, а разглядывать опостылевшие здания балтийского Парижа казалось неинтересным.
— Однако погода явно не радует, — заметил внушительно штабс-капитан Быков.
— Совершенно верно, — подтвердил с готовностью прапорщик Стрижков. — Неудачная погода.
— Это теперь надолго, — сказал прапорщик Тверской. — Хорошо хоть пока грязи нет, как в Париже. Вот вы не поверите, Сергей Семенович, в Париже Сена — как сточная канава. Все грязное и воняет ужасно.
Тверской осекся и виновато посмотрел на начальство. Так уж случилось, что все младшие чины в компании побывали в Париже, в отличие от штабс-капитанов Быкова и Щукина, служивших в то время в Петербурге. Потому упоминание о Париже со стороны Тверского было некоторым нарушением правил хорошего тона. Вслед за Тверским виновато посмотрел на Быкова и Стрижков: почему-то ему стало стыдно, что он побывал в Париже. Ковров и Григорьев сделали вид, что разглядывают набережную.
— Действительно, так грязно? — спросил Быков, делая вид, что не их заметил смущения.
— Ужасно грязно, — быстро ответил Тверской. — Везде, куда есть допуск простому французу — все это немедленно превращается в помойку. Вот то ли дело Версаль...
— Хм... Но ведь наш Петергоф лучше Версаля? Правильно?
— Совершенно верно, — поддакнул Стрижков, — лучше.
— Юрий Васильевич, — обратился Быков к Щукину, — а не поехать ли нам в Петергоф?
— Действительно, почему бы не поехать? Поедем. — согласился Щукин.
Поручик Ковров презрительно посмотрел на них и отвернулся:
— Действительно, если уж в Версаль дорога заказана — почему бы в Петергоф не прокатиться?
— Да прекрати ты! — сказал ему поручик Григорьев. — Едем!
Отправились на двух извозчиках: Быков, Ковров, Стрижков и Тверской — на одном, Щукин и Григорьев — на другом. Когда ехали по городу — было еще немного весело, а дальше начался унылый редкий прибалтийский лес.
— А как все-таки хорошо в Париже было... — сказал Стрижков.
— И не говори, — согласился Тверской. — Сергей Семенович, — обратился он к Быкову, — вот Вы не поверите, там такие женщины были... И самое удивительное — там много женщин! Вот идешь по Питеру: чиновники и офицеры, офицеры и чиновники. А Париж...
Ковров презрительно посмотрел на него, но промолчал.
— Да, да, — подхватил Стрижков, — все верно! Представляете, Сергей Семенович — по двадцать, по тридцать женщин можно за пять минут увидеть. И не какие-нибудь мымры, а очень приятной внешности.
— И ходят они все в белом. Вообразите: Елисейские поля — солнце, деревья зеленые, гравийные дорожки, а по ним дамы прогуливаются.
Быков одобрительно хмыкнул.
— Занятная картина, — сказал он.
Ковров отвернулся к окну.
— Ах, да, — сказал Стрижков, — дорого только там все ужасно. Не поверите: обед без шампанского до пяти рублей доходит. Зато еда такая, как здесь и в лучших ресторанах нет: круассаны, мясо а-ля Помпадур, вино «Кровь Гаскони": изумительно все, изумительно.
— А Пале-Рояль какой замечательный! — перебил Тверской. — Бог ты мой! Живость неимоверная, Апраксину двору и не снилось. Все теребят тебя: купите, господин офицер, книжку, купите.
Быков одобрительно усмехнулся. Поручики продолжили восторженно расписывать Париж. Ковров смотрел в окно, стараясь не слушать их, и думал: как плохо. Плохо, потому что неправильно и серо все: и деревья серые, и грязь серая, и даже дома — серые. И смотреть не на что: все скучно, уныло, грязно... На пять верст отъехали от Невского — а же такое убожество вокруг.
Наконец, добрались. Все вышли, обрадовались друг другу, словно век не виделись.
— Я уж думал, умрем в дороге, — сказал Щукин. — Уж совсем что-то уныло вокруг, даже говорить не хотелось.
— Ничего, — успокоил Быков, — сейчас на фонтанах будет весело.
— А в дворец не хотите зайти, Сергей Семенович? — встрял Стрижков.
— Нет, лучше прогуляться.
— Да, да... Господа, господа, — крикнул Стрижков громко для остальных, — идемте в парк!
Он побежал вперед договариваться с привратником.
— Молодежь, молодежь, — усмехнулся полковник Быков. — Посмотрите, Юрий Васильевич, как бежит!
— Ничего, — ответил Щукин. — До капитана дослужится — будет шагом ходить.
Слава богу, переговоры с привратником были недолгими. Все дружно пошли к фонтанам: старшие чины и прапорщики — чуть впереди, поручики — немного сзади. Народу и у фонтанов было немного: сорок-пятьдесят человек, в основном — чиновники с женами. Все неспешно гуляли по дорожкам от дворца до залива и обратно: вперед-назад, вперед-назад. Публика подобралась не лучшая: скучные мужчины в черном и некрасивые женщины в сером.
— Неинтересный у нас Версаль, — сказал Ковров тихо, стараясь, чтобы его слышал только Григорьев. — Никаких радостей для отдыха.
— Какие ж тебе радости нужны, Коля? — спросил Григорьев.
— Какие? Да солнышко хотя бы выглянуло — уже радость! Опять же и с женщинами туговато здесь. Кафе бы какое-нибудь тоже оказалось очень кстати. И еще б оркестрик или театрик...
— Насчет оркестра — это, конечно, верно, — сказал глубокомысленно Григорьев, — но вот про солнце — это ты зря, ей-богу. Ну что поделаешь, если здесь климат такой?
— А кто ж велел нам свой Версаль в болоте устраивать? Что у нас, южнее Москвы нет ничего? Глядишь, на Кавказе поспокойней бы стало, если столицу туда перенесли.
Григорьев осторожно сказал:
— А вот это, думаю, не нам решать.
— Конечно, не нам, Вить, решать. Я потому и говорю, не уточняя: скучновато.
— Действительно, скучновато.
— А Париж... Я оттуда уезжать не хотел — плакал. И когда приехал сюда — так тошно было... И здесь все сразу: служба, долги, жена... А ведь как все было хорошо-то в Париже, а?! Ведь был же я, почти два месяца был счастлив. Я уж даже сам не верю иногда, что оно было, счастье. А самое обидное во всем этом, что ничего уже не изменишь. Ну кому я в том Париже нужен, да и мне там делать нечего. Я туда не поеду больше.
— Почему? — спросил Григорьев.
— Потому что ни к чему это: сидеть в гостинице, по улицам ходить, скучать, ждать, пока деньги закончатся. И чувствовать, что ты здесь чужой, чужой, что никому ты тут не нужен и время без цели проводишь. Нет, не поеду.
— А мне не понравилось в Париже, — сказал Григорьев. — Холодный город. Как известковый памятник в лесу: серые дома, а вокруг деревья.
— Петербург гораздо хуже: вода и крашенная штукатурка.
— Ну, не знаю... — сказал недовольно Григорьев.
— Да не обижайся ты, Вить. Наверное, хороший город у нас, только вот мне здесь почему-то плохо приходится. А в Париже... Господи, как там было хорошо! Вот мы все стремимся куда-то, хотим чего-то, все у нас еще вроде бы впереди. А у них это уже все есть. Понимаешь? И театры, и дворцы, и литература — все есть. И даже красивые женщины — тоже есть.
— У нас тоже есть красивые женщины...
— А, ладно... — Ковров оборвал разговор. — Хватит. Значит, говоришь, пения не хватает?
— Ага.
Ковров огляделся: они дошли уже до залива. Публики совсем не было, только какой-то полицейский прохаживался вдали. Мелкие светло-серые волны накатывали на пляж, иногда пролетала недалеко чайка, что-то неприятно крича. Небо казалось очень низким. С моря дул ветер.
— Лешка, — крикнул Ковров Стрижкову. — Иди сюда.
Стрижков подбежал к нему.
— Лешка, — сказал Ковров. — Мы с Виктором решили, что несколько тут скучновато. Надо что-то спеть.
— Как это? — удивился Стрижков. — Неприлично же!
— Так мы споем что-нибудь приличное. Господа! — крикнул Ковров. — Не желаете ли чего-нибудь спеть?
— Зачем это? — спросил Быков. — Офицеру неприлично петь!
— Так никто же не услышит, а мы развлечемся, — возразил Ковров. — Я даже вспомнил, господа, песню, которую петь всегда прилично. Итак:
Боже, Царя храни!
Славному долгие дни
Дай на земли!
Дул ветер с моря, в сером небе носились чайки. Офицеры пели.