Личная страница Власенко Дмитрия
В КАФЕ
Сергей и я сидели в кафе.
Сколько ты съедаешь в день? спросил я.
Килограмма два.
И после того ты считаешь себя интеллигентным человеком? я выпил. Как странно, что мы, казалось бы, умные и добрые люди, совершенно не любим и не воспринимаем окружающих. Нас больше трех миллиардов, половина женщины. Разница между каблуком ботинка и пяткой валенка вот и вся пропасть, отделяющая нас от народа.
А разве это не так? спросил Сергей. Ведь сколько предстоит еще испытаний России? Могучая и славная история, погруженная в деготь настоящего.
Я выпил.
Ты не прав, заметил я. В твоем осознании роли русской интеллигенции отсутствует даже понятие «озимость». Вся наша культура выращена ботаниками-императорами да холопами-большевиками. Все что есть у нас, все это и не наше, и не чужое, а только лишь соседское да отцовской. А своего-то у нас нет ничего. Выйди на улицу ни одной оригинальной мысли, ни одной улыбки.
Поэтому так сложно заморозить европейскую культуру, согласился Сергей. У нас культура это теплица, вокруг которой девять месяцев в году зима. И все что надо для ее гибели перестать отапливать или провертеть две дырки в стенах для сквозняка.
И опять ты упрощаешь, возразил я. Поскольку ни один европеец даже слова «интеллигент» не знает. У них даже символы не наши: плющ да репейник, да кленовые листья в Канаде. У нас же интеллигент с одной стороны избит, исхожен в народ так, что уж и народ не знает, как от интеллигента избавиться, а с другой дарит своим женщинам каждый праздник розы. Да где у нас, от Петербурга до Хабаровска, от Сахалина до Кандалакши, где у нас растут розы? Покажите мне это место! Но ведь дарят, и дарят круглый год, не считаясь с холодом в спальне и запахом горелого масла на кухне.
Плевать русский интеллигент хотел на горячую воду и теплые сапоги! воскликнул Сергей. Нет, вы подайте ему шерстяной свитер и металлические очки. Выдайте ему получку собранием сочинений Моэма, и он счастливо пойдет домой помирать на этом собрании.
Нет, в том и коренное различие, я выпил, от других наций нашей. Нас ни сломить, ни сожрать, ни к динамо-машине не приставить. Уж сколько ни пропалывают, ни окорачивают все равно растет. Но с другой стороны растет уже с мыслью о ножницах. Уж только нос из-под земли высунет, еще и света не различает, а уж пищит: не убьете, не победите. Еще и не подошел к нему никто, еще и не взглянул даже, а он уже хрипит натужно: не дамся, погибну, жандармы.
Вот это и есть наша любовь к застенкам, и подземельям. У нас из девяти десять иметь и то кажется мало. И мы и орла не любим, но две его головы нам кажется мизерным. Почему две, почему не десять? Не миллион? Сергей заснул.
Я выпил.
За окном уже темнело. Падали, падали листья, кружились, падали. Шел дождь, вода стекала в лужи.
Я выпил.
Сергей спал, положив портфель под голову. Волосы его, смазанные лаком, блестели.
Я положил голову на стол.
Наши головы созданы для нимбов, подумал я, но шапки из германских волков нам милее.
Я заснул.