Личная страница Власенко Дмитрия

В ЛИФТЕ

Я не люблю лифты. Как застрял я в лифте в возрасте семи лет, когда почти полдня меня вытаскивали с грохотом и матом две алкоголички-вахтерши, с тех пор не люблю лифты, избегаю их.

Но подниматься на тринадцатый этаж по лестнице после рабочего дня я был сегодня не в состоянии. И, конечно, лифт застрял. Я уж совсем не мальчик: и хожу с трудом, и половину волос в бурном жизненном потоке растерял, и растолстел так, что в дверь прохожу едва, но тот детский ужас я почувствовал снова, и ни единой части от него не убыло, не потерялось. Хотя и в атаку мне ходить приходилось, и под обстрелом бывал, и в подворотне от пятерых хулиганов ножкой от стола отбиваться приходилось. Наверное, нерадостна старость не немощью и маразмом, а как раз вот таким детским жутким испугом перед тем, чего и бояться-то стыдно.

Слава богу, что был я в лифте не один, был со мной Владимир Григорьевич, сосед с двенадцатого этажа. Мы часто встречаемся с ним, оба — собачники: у него — пудель, у меня — дог. По утрам мы выгуливаем своих псов на одной и той же детской площадке перед соседним домом. Он предпочитает место у качелей, я — рядом с песочницей. Оба мы бодрые еще отставные полковники: я — артиллерист, он — милиционер.

Почему мы не подружились — не знаю. Он не понравился моей жене, я, видимо, — его. К тому же дети, дела, друзья — все как-то некогда было нам разговориться. Только здоровались при встрече да шутили о погоде — вот и все наше с ним общение.

И вот, значит, разговорились. В темноте беседа идет свободнее.

 — Встали, блин, — ругнулся Владимир Григорьевич.

Я недовольно хмыкнул и сел на корточки. Владимир Григорьевич сел напротив.

 — Как бы лифт не растащили, — сказал я. — Как раз вчера пункт цветных металлов рядом открылся.

 — Бог не выдаст, — отмахнулся Владимир Григорьевич.

Он раздражал меня. Еще пять минут, и ноги у меня затекут, а садится на пол для меня было хуже дисбата.

 — А помните, Владимир Григорьевич, прежние лифты? — спросил я ностальгически. — С лифтерами, со скамейками вдоль стен?

 — Да, — сказал сентиментально Владимир Григорьевич, — и зеркало, Сергей Петрович, обязательно зеркало должно было быть на стене. И бархатный пол...

 — И золотые ручки. А какие были парадные! Какими они были чистыми!

 — У меня в парадной солдатик сидел...

 — И у меня тоже...

 — Ваня его звали. Такой, знаете, опрятный, аккуратный, всегда дверь открывал с поклоном.

 — И «Волга» у входа, — вспомнил я, — штабная «Волга». Сейчас таких уже не делают.

Я постелил платок и сел на пол. Виктор Григорьевич тоже завозился, устраиваясь поудобнее.

 — А помните, какая еда была? Бычки в томате, завтрак туриста.

 — А какой была сервелат был?

 — А колбаска полукопченая? — спросил я.

 — Ох, Сергей Петрович, и не говорите. Помнится, мы на даче так ее ели. А как пили! О-о-о!

 — «Кинзмараули»!

 — «Хванчкара»!

 — «Столичная»!

 — «Российская»!

Я вздохнул.

 — А с утра — «Жигулевское».

 — Так плавно, тихо.

 — Сейчас такого нет.

 — Нет, к сожалению.

Я достал из портфеля бутылку «Агдама».

 — Давайте выпьем, Виктор Григорьевич.

 — А что у вас?

 — «Агдам».

 — Замечательно. У меня как раз стакан с собой есть. Из пластикового не побрезгуете?

 — Не побрезгую.

Закуски у нас было немного, самой немудрящей: батон и морская капуста. В темноте мы выпили, закусили, и жизнь стала приятнее.

 — А помните, Сергей Петрович, как икра лежала в магазинах, и никто брать не хотел?

 — А шоколад «Балет» помните?

 — А телевизор с линзой, еще ведущая такая была, черненькая, под мальчика подстрижена.

 — А Утесова — помните?

 — А Кобзона молодого?

 — Утро красит нежным светом

 — Стены древнего Кремля...

Внизу раздался бодрый крик лифтерши:

 — Эй, есть там кто?!

 — Есть! — закричал я. — Мы здесь.

 — На ладно, сейчас пущу лифт!

Зажегся свет. Я посмотрел, картина была самая непривлекательная: грязный лифт, исписанные стены, крошки, обрывки газет. Я торопливо встал с пола, спрятал бутылку в карман пальто. Виктор Григорьевич завернул в газету банку с морской капустой и убрал в портфель.

 — Жмите на кнопку, — крикнула снизу лифтерша.

Виктор Григорьевич нажал на кнопку, лифт поехал.

 — Слава богу, — сказал я. — Наконец-то.

 — Ну, — сказал Виктор Григорьевич, — всего вам доброго. Супруге привет.

 — Вашей — также, — сказал я смущенно, стараясь не смотреть на него.

 — Наилучшие пожелания.

 — Спасибо, спасибо.

Двери лифта открылись.

 — Всего доброго, — сказал Виктор Григорьевич, выходя.

 — Счастливо.

Я поехал дальше. Все-таки не люблю я милиционеров.