Личная страница Власенко Дмитрия
Питер
Квартира
Загаженная однокомнатная квартира, на кухне койка с грязным одеялом. Чем-то воняет, но не сильно. Пробежал таракан.
— Хочешь снимать — плати десять тысяч в месяц, — объявила бабка.
За такие деньги в Харькове можно снять чистую двухкомнатную квартиру, но «это Питер, детка».
— Можно еще посмотреть? — аккуратно спросил я.
— Смотри.
Комната с бурыми обоями. Буфет, телевизор, стол и койка, в углу — шкаф.
— В шкаф ничего не клади, — объявила бабка, — там мои вещи.
В ванной и туалете мерзко. На кухне стены по грудь покрашены зеленой масляной краской, а сверху желтая от жира и времени штукатурка.
— А что за запах? — спросил я.
Бабка продекламировала:
— Здесь русский дух, здесь Русью пахнет,
Я закашлялся. От этого русского духа даже Кощею Бессмертному поплохеет, не то что мне, бледному юноше со взором смущенным.
Отягощающее условия съема квартиры от бабки: «Если я с Женькой поссорюсь, сюда на кухню ночевать приду». Живите мирно, баба и неведомый мне Женя.
Если бы мне жить в этой квартире — это был бы вой и мрак. Но ночевать — ok. Линолеум в квартире необъяснимо бурого цвета. Тапки к нему прилипают. Страшно подумать встать на него босой ногой.
Первая ночь в квартире прошла почти спокойно. Только около часа ночи какой-то пьяница мерзко орал, требуя внимания.
Главный плюс этой квартиры — до работы идти всего полчаса, хотя район, конечно, пролетарский. Питер кажется прекрасным городом, пока в нем не начнешь жить. Туристы обозревают Эрмитаж и Медного Всадника, а я вижу загаженный пустырь, железный ларек и облетевшие деревья. Вместо французской булки петербуржцы едят кильку в томатном соусе.
Полез в холодильник за пивом, наткнулся на мазь от грибков на ногтях. А что я найду завтра? Свечи от геморроя в корзине с картошкой? Я бы хотел как можно меньше знать о бабке. Пусть бы у нее хоть тело осьминога будет, мне это все неинтересно!
Программист в двадцать первом веке — это коллежский регистратор в девятнадцатом. Моего жалования едва хватает на эту паскудную квартиру. Почему так мало? Из-за отсутствия способностей, лени или низкого провинциального старта? Стану титулярным советником, как Башмачкин, возьму ипотеку и куплю себе комнату в коммуналке.
На работе все старше меня минимум лет на десять. Поговорить не с кем. После работы все разбегаются по домам: рабы своих детей.
Сгорел собор Парижской Богоматери. Обрушилась деревянная крыша, но стены и каменный свод устоял.
Почему мне так важна эта новость, если я никогда не был во Франции?
Программистскую свою работы я не то чтобы ненавижу, но и радости от нее нет. Начальник меня называет «молодым»: «Чего там молодой опять напроказил?» Хвалить не хвалит, вроде платит меньше всех в отделе, так что — терплю.
На работе полный аврал, мы должны были обновить заказчику его онлайн-магазин еще неделю назад. Приходится работать с девяти до девяти. Прихожу домой, соображая чуть меньше, чем ни хрена. Сил хватает только чтобы сварить пельмени и глянуть стендаперов в Ютубе.
В прихожей обнаружилась интернет-розетка. Удивительно. Стиральной машины нет, газовая плита старше Путина, обои поклеили до Чернобыля, а интернет — есть.
Сайт, наконец, обновили. Дали один день отгула. Может, даже дадут премию.
Холодильник весь заклеен какими-то непонятными наклейками времен совка: гном с лопатой, надпись «Спорт», автомобильчики и все в таком духе. Отодрал их все, холодильник выглядит почти стерильно, кроме пары сколов на дверце. Думал еще почистить что-нибудь в квартире, оглянулся и понял всю бессмысленность этого действа.
Активировал Интернет. Пятьдесят мегабит. Я в шоке. Весь вечер играл в Europa Universalis.
На фирму позвонил заказчик: онлайн-магазин через два дня работы впал в кому и на все запросы отвечает «Подождите». Стали разбираться — оказалось, сайт упал из-за моей ошибки. Начальство пригрозило штрафом.
В Украине выборы. Порошенко прокатили. Надо будет запастись конфетами.
Утро. Открываю глаза — надо мной стоит бабка.
— Спишь?! — спрашивает прокурорским голосом.
Я не мог даже встать: не натягивать же трусы прямо при ней.
— А что такое?
— Счетчик вон мотает, твой этот обогреватель тут уже хрен знает сколько намотал.
Я пытаюсь понять, что происходит.
— Так что делать будем? Мы так не договаривались, съезжай из квартиры, я тут не собираюсь за тебя расплачиваться.
— И сколько он намотал?
— Да до хрена! Тысяч на пять, наверное.
Дотянулся до штанов, достал пять тысяч, отдал ей. Ворча, бабка удалилась.
Вечером рассказал все маме, она в шоке. Говорит, что за эти деньги можно отапливать весь институт.
Как всегда, объяснение у меня одно: «Это Питер, детка»
Сегодня мне продала сосиски продавщица рубенсовских форм. Барочная скульптура на фоне железного ларька.
Для местных барышень я не привлекательнее таракана. Ни образования, ни хороших манер, ни ума, ни денег. Только застенчивость пополам с наглостью, комплексы.
Проснулся в час ночи, разбуженный громким женским спором на кухне. Оказывается, бабка привела подругу c собакой, и они посреди ночи стали рассуждать о прививках и о пользе гречки. Выгнал нахер и подругу, и собаку.
Не собирайте вы богатства земные, но будьте как птицы небесные, кои не сеют, не пашут, а есть имеют. Я не против, но почему я должен жить в этом клоповнике!
Утренняя кухня воняет притоном: рвотой, сигаретами и портвейном. Бабка в кровати то стонет, то матерится, на полу валяется грязное рваное платье и бутылки. Готовить в этой вони невозможно. Я поднял платье с пола и повесил на спинку кровати:
— Кончайте бухать!
В ответ бабка простонала что-то нечленораздельное.
Пошел в ларек, купил шавермы. Пока продавец резал мясо, я вел с ним воображаемый диалог:
— Если б вы знали, с какой очаровательной женщиной с собачкой я познакомился прошлой ночью! Даже в Ялту не пришлось ехать!
— Приводи собачку, я из нее тебе еще десять шаверм сделаю.
Я молча расплатился и пошел домой. А дама с собачкой уже снова там: распивает с бабкой портвейн и заедает килькой из консервной банки. При моем появлении все сконфузились, даже собака.
— Я сегодня к Женьке пойду спать, сынок, не беспокойся, — успокаивает бабка.
Боже, кто меня усыновил!
Бабка ушла, но от шавермы у меня перекрутило живот, как пододеяльник в стиральной машине. Рвота и понос до двух часов утра, потом — побег в сон.
В восемь утра — звонок будильника, пора на работу.
Пришел с работы — на кухне бабка.
— Сынок, я тебе тут супа наготовила, поешь.
Это была какое-то жуткое варево: бородавчатые клубни картошки, капустная слизь, огромные ломти моркови, фиолетовая луковая чешуя, и подо всем этим рыбная труха консервов. Даже в студенческой столовой готовили не так мерзко.
Я запихал в себя все-таки три ложки. Вежливость.
— Все, больше не хочу, спасибо.
— Ты не заболел, сынок?
— Нет, спасибо.
Зашел в комнату — а там все мои бумаги, что я разбросал на столе: конспекты, книги, распечатки, газеты — все сложено пятью стопками на полу. А на столе опять стоит ваза с пыльными искусственными цветами.
Я в ярости влетел в кухню и начал орать:
— Не трогайте больше мою комнату, понятно! Я снял комнату, это мои вещи, нечего их своими руками брать! Как вы вообще смеете, что это такое! Не заходите без меня туда, какого черта! Это, блядь, моя комната!
— Так я ж убралась, сынок.
— Я никакой вам не сынок! Не трогайте мои вещи! Нет! Мало того, что вы без стука входите туда, когда я сплю, так еще и мои вещи перебирать взялись! Это мое, не ваше дело, что у меня там в комнате лежит!
Уже вечер, а бабка все сидит на кухне и уходить к своему Женьке не собирается. Теряюсь в догадках: Поссорилась Женькой? Решила мне отомстить?
Мне всегда почему-то важно, что обо мне думают другие. Меня это достает. А бабке вообще наплевать на чужое мнение. Делает что хочет. Свободный человек, черт ее побери.
Вот как им всем не стыдно — ментам, политикам, продавцам, гопникам, жлобам, — почему им не стыдно? Они ссут в подъездах, лезут мне в душу, подглядывают, подслушивают, врут в лицо, говорят полную чушь — и им не стыдно. А моя мама всю жизнь живет по принципу: «извините, что мы на свет родились, и вам жить мешаем». И меня таким же воспитала. Мне все время стыдно, что я кому-то мало добра сделал или был недостаточно тактичен.
Вот почему мне — стыдно, а бабке — нет?
Утром ушел на работу — бабка спит на кухне, вечером вернулся домой — бабка все еще в доме. По совету мамы извинился перед ней и презентовал бутылки пива. Примирение свершилось. Слава богу, она не заставила меня пить с ней. Бабка сказала, что завтра опять уйдет к Женьке, и действительно, утром от нее осталась только кастрюля рыбной бурды и кислый запах.
Радость моя по поводу чистоты холодильника была недолгой. Бабка наклеила на него рекламу пива.
В бухгалтерии — новая женщина в отделе инвентаризации. Юля. Легкая горбинка на носу, на одиннадцать лет меня старше. Коренная петербурженка. Даже не знал, что такие существуют.
Повесил у себя в комнате «Девушку с жемчужной серёжкой» и «Молочницу» Вермеера. Аллегорическое воплощение работы и красоты.
Без женщин тяжело. Я же не прошу, чтобы понимание с первого взгляда и любовь на всю жизнь, как у Левина и Китти. Но хотя бы как у Кафки с Миленой.
Бабка не появляется уже второй день, постепенно прихожу в себя. Думаю о непостоянстве всего сущего. Суета сует, все суета, как говорил Екклесиаст. Через сто лет никого из нас не будет: ни меня, ни бабки, ни квартиры. И это еще один вопрос: меня и так скоро не станет, так почему я должен терять годы с этой кикиморой?!
А на работе у меня роман. Мы с Юлей гуляем после обеда и целуемся.
С Юлей я либо говорю глупости, либо вспоминаю свое детство. С ней не нужно выглядеть умным. У нее самый чудесный смех на свете.
Я предпочитаю читать о жизни, а она живет. Разница не в мою пользу. Она счастливее.
Удивительная квартира. Проснешься в выходной, в комнате — сумерки, за окном — серая мерзость. Не хочется ничего, даже жить. И «Девушка с жемчужной сережкой» не радует. Это Питер, детка. Ничего не хочу. Но интернет есть — значит все не так погано. Главное — весь день держать свет включенным.
Гуляем с Юлей. Слушаю про ее мужа, про дочь, про злобную начальницу, киваю, радуюсь. А в голове все крутится: «Как же тебя трахнуть»?
Сегодня с утра опять вломилась в комнату бабка.
— Сынок, вот деньги и квитанция. Лишнее осталось.
Смог выдавить из себя «Спасибо». Потом проверил — вернулись четыре с половиной тысячи из пяти. Однако.
В выходные вышло солнце. На полчаса.
Из зарплаты вычли пять тысяч штрафа за баг. Начальник надеется, что это будет для меня уроком. А мне плевать.
Вечером повел Юлю в ресторан. Ризотто, коньяк, танцы, поцелуи. Поехали на такси ко мне. За два месяца жизни я попривык к своей берлоге, но на Юлю мое жилище произвело тяжелое впечатление.
— Ты здесь живешь? — спросила она растерянно.
Я нетерпеливо ответил: «да, да», — и выключил свет.
Когда мы лежали в постели, на Юлю упал таракан. Визг был такой, словно на нее упала капля раскаленного олова. Я смеялся от неловкости, глядя, как она одевается. Потом час ехал с ней на метро, пытался шутить, но было, как сказал бы Акакий Акакиевич, «как-то не того». До подъезда провожать Юлю нельзя — может увидеть муж.
На вчерашний ресторан я потратил почти половину зарплаты. Я в шоке.
Сегодня снова видел Юлю. Пленительная красота и бесконечное очарование. Я, кажется, влюблен.
Боясь скомпрометировать Юлю, я не афишировал наш роман, но на работе товарищи уже все знают. Хихикают.
Речь о политике с бабкой:
— Все спиздили, демократы гадские.
— А все равно бы нам ни хрена не досталось.
До часу ночи играл на компьютере. За каких-то шесть часов я создал могучее государство инков, отразил нападение испанцев при помощи англичан, развил науку и искусства, создал католическую империю, простиравшуюся от Аляски до Мыса Горн. Я был равен Александру Македонскому и Петру Первому, Наполеону и Екатерине Второй. С блаженной улыбкой утомленного правителя я отправился ко сну. А утром я подумал: «Если меня так прет от компьютерной игрушки с посредственной графикой и незамысловатым сюжетом, то что же чувствует Путин? У него огромная страна, миллион холуев, десять дворцов с аквадискотеками и стриптизом, он летает со стерхами, погружается на дно моря в батискафе, и каждую минуту он слышит, что он самый великий и мудрый. От такой наркоты крыша поедет на раз-два-три.
Когда Юля рассказывает о детстве, она счастливо улыбается. Как странно знать, что у кого-то детство было счастливым.
На выходе из метро — дождь:
— Я уже полгода в Питере, — сказал я Юле, — и чем дальше, тем больше у меня претензий к шведам.
В награду я получаю удивленный взгляд.
— Ведь это они заставили Петра Первого построить столицу на Балтике. Если бы не они — сделали бы столицей Таганрог, наслаждались бы Азовским морем.
Легкий смех.
— Погода — это не главное!
Если погода — не главное, то что тогда? Культура? Любовь? Величие Родины? Не верю.
Хорошо было бы жить у моря. У Средиземного моря. Там, где тепло и солнечно, где можно ходить в легких рубашках и шлепанцах по набережной, купаться чуть не весь год, есть фрукты, оливки и пиццу с морепродуктами.
Кажется, я постепенно начинаю есть местную еду: желудок, на удивление, не возмутился вчерашним чебуреком. Может, я и местные новости смогу читать.
Бабка опять ночует на кухне и опять недовольна:
— Сегодня пошла в магазин. Водку на десять рублей дороже пыталась мне продать, сука.
Я не понял:
— Кто?
— Люська-продавщица. Чтоб она подавилась моими десятью рублями, воровка!
Сколько ненависти из-за десяти рублей! Эта бабка — состарившаяся гопница. Завистливая и наглая.
Господи, где тот Петербург Пушкина и Гоголя? Да в сравнении с моей бабкой любой герой Достоевского — это просто профессор философии. В этом городе ничего не осталось от мировой культуры, только жлобы из рассказов Зощенко.
Несколько раз предлагал Юле пойти вместе в театр на выходных — отказ. Дочь, дочь, надо уделять внимание дочери. А кто же уделит его мне?
Ходил вечером гулять, вернулся весь искусанный комарихами. Подлые бабы, как не стыдно вам нападать исподтишка на мои незащищенные руки и ноги!
Сегодня был серьезный разговор с Юлей. Оказывается, кроме мужа есть еще и постоянный любовник, замуж ее зовет, водит ее по ресторанам и джаз-клубам. Сколько у людей денег! А я — лузер.
Сегодня жарил окорочка, задымил всю кухню. Из дыма явилась бабка со словами:
— Ты что делаешь, поганец!
Выключила плиту, открыла окно. Я поспешно ретировался в комнату играть в Каунтер-Страйк. Через полчаса бабка принесла мне тарелку с зажаренными окорочками. Когда уже она меня оставит в покое!
Бабка разлагается, как бы не пыталась себя заспиртовать. От нее воняет рвотой и гнилью. Этот запах — запах смерти.
Почти каждый день провожаю Юлю до дому (когда ее не забирает любовник на машине). Поцелуи — так сладко, но так мало. «Песок — плохая замена овсу». Вся моя страсть трогает Юлю, похоже, мало.
Женщинам, привыкшим в юности к обожанию мужчин, необходимо, чтобы за ними кто-то ухаживал, иначе они не чувствуют себя живыми. Я понимаю все, но понимание тут вообще ни на что не влияет. Страсть — это беспорядочный импульс души, против него хиленький мой ум — как зубочистка против атомной бомбы.
В жизни не видел ни одной счастливой семьи. Не знаю, какие там у них разборки наедине, но даже того, что видно, достаточно.
Пошел в одиночестве на балет. Первый раз в жизни. Давали «Дона Кихота». Скучно. Вернулся домой — на кухне под столом бутылка из-под портвейна, в мусорке — консервная банка. Слава богу, меня минула эта вечеринка!
Каждый вечер стреляю на компе зомбаков. В последнее время выпиваю за игрой одну-две бутылки пива. Не думаю, что это дурное влияние бабки, она потребляет портвейн.
Слышал, что Питер был бы идеален, если бы не люди. Хрена вам, респект людям, которые могут выжить даже здесь.
С гнилым климатом,
коррупцией,
наглостью,
блокадой,
голодом,
коммуналками.
пустырями,
сумерками,
с вонью в парадных,
со ржавой Авророй,
с грохотом метро,
с болотной водичкой —
все равно живут.Питерцы жертвуют здоровьем, нервами, счастьем ради того, чтобы жить в культурной столице. Якобы большой город предоставляет супервозможности. Пока не заметил.
Я готов жрать хоть крокодилов ради любви к Юле, а вот ей, похоже, это все если и нужно, то в качестве приза. Для поднятия социального статуса. Заменяет социальное признание. Наверное, так я отношусь к похвале коллег. Но, блин, это же совсем не то, что я хочу. Хочу, чтобы она меня тоже любила, чтобы с ума сходила, когда думала обо мне. Это же так мало, да? И почему я не способен внушать такие чувства?
Полоний о Гамлете: «Ну почему он не делает так, как хочу я?!»
Сегодня бабка вселилась на кухню со словами:
— Женька меня выгнал, хуесос.
Бежать, бежать из этого дома! Только квартиру найти — и бежать!
Тюрьма
Из-за эпидемии коронавируса начальство распорядилось перевести нас на удаленный режим работы. Вечная весна в одиночной камере.
Цены на съем квартир взлетели чуть не в два раза. Горожане желают пережить карантин с наибольшими удобствами. Мне не выбраться из этого гадюшника.
На вторую неделю карантина почувствовал, что едет крыша. Плакал под песню: «Мы сегодня дома», просил бога, чтобы все это, наконец, закончилось. И это при том, что я — атеист.
Бабка на кухне жрет, пьет, пердит, блюет, слушает радиоприемник. Невероятная гадость.
В Китае заваривают подъезды автогеном — во избежание распространения заразы. В Северной Корее первого заболевшего коронавирусом расстреляли.
Сегодняшний диалог с бабкой:
— А вы в Питере родились?
— Чего?
— В Питере, говорю, родились? В Ленинграде?
— Да нахер он мне сдался?! Я с Урала!
А я-то думал, что снимаю квартиру у истинной петербурженки.
Слово «Петербурженка» надо произносить с сильным одесским акцентом «Питех-бухженка».
Выбор между ворюгами и кровопийцами — это выбор между тараканами и клопами.
Бабке все время надо что-то слушать. войдешь утром на кухню — там новости, вечером — ток-шоу, ночью — какой-то сериал. Какие страшные мысли она пытается заглушить?
Итальянские матроны массово нарушают карантин, чтобы сделать подпольный маникюр и прическу. Итальянские мэры по этому поводу массово выступают по телевидению, пытаясь убедить бабушек оставаться дома. Аргументы: «Когда вы будете в гробу, вам будет неважно, какой у вас маникюр». Красочные выступления по красоте не уступают арии Калафа из оперы «Турандот».
Сомневаюсь, что моя бабка знает, что такое маникюр.
Гулял во сне по Петербургу. Мерзко крякали утки. Ржавые бочки, мусорки, облезлые ставни, потрескавшиеся бетонные дорожки, провода, прибитые к домам. Осыпавшаяся штукатурка, из-под которой глядят булыжники, граффити на стенах, воняет мочой, брошенные магазины, пыльные пустые витрины.
В одиннадцать утра в комнату заходит бабка и с подозрением смотрит, как я работаю. Наверное, с таким же чувством кузнец Вакула смотрел, как вареники сами прыгают Пацюку в рот.
— Это ты что это сейчас делаешь?
— Работаю, — ответил я нелюбезно.
— И вот за это деньги платят? — мрачный взгляд.
— Ну.
— Херня какая-то. В шахту бы вас всех!
Бабка — представитель глубинного народа. В мозгу тоже самый глубокий слой — самый тупой: поесть, размножиться, сбежать, атаковать. Такой мозг был уже у рептилий.
Со мной ничего не происходит, только постоянная усталость и отупение. Просыпаешься — и уже устал. Смотришь утреннюю сводку заболевших и умерших, идешь на кухню, ешь, садишься за компьютер, работаешь, снова ешь, смотришь новости и Ютуб, ложишься спать таким же уставшим, каким проснулся.
Когда невмоготу программировать– я смотрю на «Молочницу». Она мотивирует меня работать.
Каждый из нас получает то, что заслуживает. Кому-то жена-манекенщица, у меня — бабка-алкоголичка. Видимо, я сильно испортил себе карму в прошлой жизни. Напоминаю, что я — атеист.
Мало двигаться и много жрать — верный рецепт плохого настроения. Я следую ему неукоснительно.
Проснулся ночью. Из-за окна несется:
— Мань, ну давай, ну что ты? — настойчивое юношеское восклицание.
— Да отстань ты, тебе говорят! — девичье восклицание.
— Ну что тебе, жалко что ли? — нытье.
— Отвали, я сказала!
На полсекунды все затихло
— Мань, ну давай уже, ну что ты?!
Я был вне себя.
Москву три раза в день моют дезраствором, шампунем и водой. На столичных улицах работает более пяти тысяч единиц техники.
Решение по адекватности сравнимо с жертвоприношениями древних греков.
Посреди ужина вползла бабка.
— Маски, блядь, надо носить.
— Так и что?
— А всякие богатые тварюги сели на свои яхты и уплыли на острова свои. Там небось, ограничений нет.
— Вам жалко?
— А то нет? Это ж они на мои деньги все уехали. Нефть-то общая!
Кажется, это первая здравая мысль от бабки, которую я услышал за все время.
На улице лужи морщатся от холодного ветра. Осень пришла.
Лицо у бабки было угрюмое и завистливое. Когда я ездил в метро, я видел такие лица каждый день. Люди, зачем вы с собой такое делаете? Вы устроили ад на земле и ненавидите всех, кто пытается из него выбраться: олигархов, эмигрантов, монахов, пиндосов, интеллигентов, рокеров. Они не виноваты в том, вам хреново. Вы, с вашей трусостью, глупостью и завистью сделали этот концлагерь, в котором вы живете. Вы сами и заключенные, и часовые на вышке, стукачи, и палачи. Всё — вы сами. И вы безнадежны.
Юля убеждена, что коронавирус создал Билл Гейтс, чтобы вживлять людям микрочипы под видом вакцины. Я слушаю ее голос в телефоне и смотрю на загадочную девушку с жемчужной сережкой. Мне кажется, я понимаю эту девушку лучше, чем Юлю.
Забавный факт: ширина улиц во Флоренции — две лошадиные задницы, ширина тротуаров — одна калига. Но что мне с того? Я не могу дойти даже до соседнего подъезда, какая уж тут Флоренция!
— С завтрашнего дня Эрмитаж открывают.
— Да и ебись он в рот!
Бабка — не быдло. Она просто радикальная конткультурщица, вроде Маяковского.
— Ты от своего этого телевизора не тогось еще?
Под телевизором она подразумевает компьютер.
— В смысле?
— У нас вот в бригаде был один, тоже все книжки читал. Так его в психушку потом отправили. Так что смотрю.
Я бы порадовался такой заботой обо мне. Но мне кажется, что это просто подозрительность ко всему чужому.
У бабки сегодня мелонхолия:
— Скукота сегодня. И вчера тоже.
— И завтра тоже, — предсказываю я.
— За..ло все, — вздыхает бабка.
— Вы знаете, я книгу недавно читал, там один мужчина оказался в яме с женщиной, и яму все время засыпало песком. А они его откапывали. И мужчина все мечтал сбежать, выбраться из ямы не мог. А женщина вполне себя комфортно чувствовала. И так они и жили. Больше ничего не делали, кроме того, что откапывали песок. Вот так же и я себя ощущаю, как в той яме. Ни погулять, ни с друзьями встретиться. Только сиди и откапывай песок.
— И я говорю — херня этот коронавирус. Это все эти телефоны излучают — вот и болеют. Вот грипп — тоже вирус — и все работали, а не вот это — по домам сидеть, телевизор смотреть. Зомби из людей делают.
Потрясающая логика.
Ничего не радует: ни игрушки, ни Ютуб, ни книжки. Только бы выйти на улицу и увидеть хоть что-нибудь кроме этих стен и облезлого пейзажа за окном.
Бесит все: людская тупость, стены, бабка за стеной и дождь за окном, работа, новости. В последний раз я так бесился, когда бросал курить.
После долгого затворничества я, наконец, снова гуляю с Юлей. Она снисходительно улыбается, когда слышит мое:
— Я эту бабку прибью когда-нибудь.
— Успокойтесь, юноша, вашей жизни будет еще много таких бабок.
— Не дай бог. Она как Нагай-птица из сказки — терпит меня, пока мое мясо жрет, и слаще этого ей нет ничего. А когда мы до пункта назначения доберемся — вообще не понятно.
— Так скажи ей это!
— Мне воспитание не позволяет.
— Димка, ты ее просто боишься.
Улыбка Юли — как улыбка Венеры Боттичелли: самое нежное, что есть на свете, но я обижен.
— Перестань, — говорит Юля, — это нормально, что ты боишься. В этом же ничего ужасного нет.
— Не, это нормально?! Ты мне говоришь, что я трус, и говоришь, что в этом ничего ужасного?
— Ну и что? я же тоже много чего боюсь: крыс, тараканов, пауков. а ты боишься бабки. У каждого из нас есть право на свою фобию.
— Ты — женщина.
— То есть, если я женщина, то мне бояться можно?
Я пожимаю плечами. Для меня это само собой разумеется.
— То есть мне быть трусихой нормально, а тебе — нельзя?
- Ну вроде того.
— А каким тебе можно быть?
Я растерялся. Умеет она завести в тупик.
— Какой я есть сейчас — таким мне можно быть.
— Ты прекрасен, мой дорогой друг, — загадочная улыбка Юли.
Не могу просто болтать и быть полностью откровенным даже с Юлей. Мы болтаем, смеемся, все прекрасно. И вдруг мысль: "А сколько ж любовников у тебя было до меня? И сколько будет после?" Противная такая мысль. Но разве можно о ней рассказать Юле?
Двое дворников в оранжевых фуфайках расположились у входа в подъезд. Вместо того чтобы колоть лёд, они картинно опираются на ломы и грязно обсуждают баб. Если бы у льда был бы стыд, он бы сгорел.
Думаю, бабка работала не намного усерднее, чем эти двое приматов. Точно так же она делала вид, что работала. И точно так же а государство делало вид, что ей платило.
На прогулке Юля снова лезет мне в душу:
— Тебе можно вообще недостатки иметь?
— В смысле "можно"?
— Ты разрешаешь себе иметь какие-нибудь недостатки?
— Нет, конечно, я с ними борюсь.
— Что, вот со всеми?
Я понимаю, что сказал глупость, и у меня портится настроение.
— Димка, позволь себе просто быть собой.
— Почему?
— Счастливее будешь.
Не верю я в это счастье людей пытающихся "быть самим собой". Всех наших счастливых предков сожрали хищные твари, остались только мы: угрюмые, нервные, готовые в любой момент убежать или ударить. Можно, наверное, хакнуть свой мозг молитвой и медитацией, но я сильно сомневаюсь, что Юля имела их в виду, когда говорила о том, чтобы быть "самим собой".
Моя любовь не затихнет, несмотря на все мировые потрясения. Она не успокоится и не умрет, она будет со мной, пока буду я. Жаль только, что та, кого я люблю, никогда не будет любить меня.
Поэзия богата возвышенной грустью о прекрасной женщине, с которой ты больше не встретишься. На самом деле это тоска по собственной наивной юношеской душе, которой у тебя уже никогда не будет.
Опыт убивает наивность.
Юля поселилась у меня, бросив и мужа, и любовника. В комнате стоят пять открытых чемоданов с вещами, на комоде — косметика и украшения. В комнату входят Юля с бабкой, несут огромный жбан с вареной картошкой. Они говорят: «Теперь ты наш», и я просыпаюсь от ужаса.
Раскольников мог оправдать убийство своей бабки тем, что он — супермен, то есть сверхчеловек. А я-то человек вполне обычный, чеховский, мне оправдываться будет нечем. Но и жить так — невыносимо.
Захожу на кухню — бабка возлежит на кровати.
— Сынок, ты много за своим телевизором не сиди, а то с ума сойдешь.
— Вы бы только знали, как я от вас устал!
Бабка села, платье ее задралось, а трусов она не носит. Отвратительно.
— Сынок, давай я тебе квартиру отпишу.
Я был так ошарашен, что согласился.
Господи, как мало я верю в искренность алкашей!
Я ничего не могу сделать с тем, что я умру. Жизнь как пакет — ты можешь наполнить его радостью, можешь наполнить его дерьмом, но суть от этого не меняется — ты не можешь изменить самого главного: пакет рано или поздно сгниет. И — все, больше ничего не будет. Как я бешусь от этой мысли, как я ее ненавижу и как мне от нее страшно. Все что можно — перестать ее бояться, изменить свой мозг, чтобы жизнь снова была нормальной.
Бабка забыла смыть за собой в туалете. Почему я должен думать об этом, а не о том, для чего мы живем?
Сегодня поехал с бабкой к нотариусу составлять завещание. Вызвал такси, привез.
— Это мой племянник двоюродный, — сказала бабка. — Хочу ему квартиру завещать.
Нотариус посмотрела на нее, как на таракана или клопа.
— Как его хоть зовут помните? — спросила она.
— Дима.
— А по отчеству?
Бабка промолчала.
— А кто пил сегодня? — спросила она.
Бабка что-то промычала.
— Женщина, идите, протрезвейте сначала, потом поговорим.
Не знаю, на кого я был злее: на бабку за ее пьянство или на себя за свою тупость.
Рассказал Юле про женщину в песках.
— Эх, какой ты все-таки наивный, — сказала мне Юля со вздохом.
Я был обижен:
— Почему это?
— Потому что ты думаешь, что раз таскание песка из ямы бессмысленно, то смысл должен быть в чем-то еще. А его просто нет.
Наверное, я выглядел ужасно глупо в этот момент.
— Нет смысла, милый, — Юля смеется, как льдинки друг о друга ударяются: звонко и холодно. — Ладно, давай, до завтра, мне надо с дочкой позаниматься.
— Чем заниматься?
— Завтра расскажу. Пока.
Люди, как можно вам верить? Мне врут любимая женщина, бабка, мама, начальник, подружка бабки. Если бы собака могла говорить, то и она бы, наверное, что-нибудь наврала. Да и сам я даже никому не говорю, что я думаю. То ли из вежливости, то ли из трусости.
Слава богу, бабка отправилась обратно к своему Ромео. Выбросил после нее тысячу бутылок, весь вечер проветривал кухню.
Я — стыд и срам,
Я — шорох гадкой ночи.
И липкий сок раздавленной надежды,
И безысходность — это тоже я.Война
Россия напала на Украину в пять часов утра. Узнал я об этом от Юли: она позвонила в шесть, рассказала, что «принято решение об освобождении всего Юго-Востока Украины». Предложила эвакуировать маму. «Конечно, наши работают быстро и четко высокоточным оружием по военной инфраструктуре, но все-таки может задеть нечаянно».
Я не послал Юлю нахер.
В Харькове бои. Мама прячется от бомб в метро.
Арестовали женщину за то, что она заменила ценники в магазине на листовки о войне. Ей грозит до десяти лет по статье о фейках.
Неравнодушные граждане донесли на мастера по ремонту компьютеров: на его ноутбуке была надпись «Нет войне», впаяли штраф.
Начался исход зарубежных компаний из России: Ikea, Apple, Boeing, Airbus, H&M, Renault, Visa, Cisco, BP, Playstation. Прямо как исход евреев из Египта. «И ожесточил бог сердце фараона». Зачем ты так, бог?
Напоминаю, я — атеист.
В монгольской армии децимация не касалась только на техников, обслуживающих катапульты. Надо стать незаменимым, чтобы тебя не пустили в расход. Тогда в худшем случае отправят в шарашку, а в лучшем получится свалить из РФ. Учиться, учиться, учиться.
Стер к чертовой матери все игрушки с компа, взял кучу курсов по программированию.
Оказывается, бабке надо совсем немного, чтобы быть всегда пьяной. Стакан портвейна и сводка патриотических новостей.
— У тебя прописка, кстати, где?
— А вам какая разница?
— Могу и в милицию сообщить, если что. Сейчас, вон, время военное, быстро тебя отправят куда положено.
— Я не понял: я вам деньги плачу? Вашу вонь, грязь, бухло — терплю? Так и нечего меня запугивать, понятно?
Бабка бормочет что-то нечленораздельное и скрывается в темноте кухни.
Я три раза отказался гулять с Юлей, каждый раз придумывая какую-то причину. Больше мы не общаемся, и слава богу. Сил нет.
Будущее бабки я представляю так четко, что на душе тошно и мерзко. Алкогольный Альцгеймер, варикоз, скрюченные пальцы, блевота по утрам, апатия пополам с раздражительностью и смерть.
Когда-то будущее было как в советских фантастических фильмах типа «Гостьи из будущего» или «Через тернии к звездам». А оно будет, похоже, как в фильмах про зомби-апокалипсис.
Бабка нарисовала огромную Z над кроватью.
— Помните, я вам рассказывал про мужчину и женщину, которые в яме песок раскапывали?
— Какую женщину?
— Что, не помните?
Тупой взгляд в ответ. Склероз на почве алкоголизма.
— В общем, там мужчина и женщина должны были каждую ночь откапывать песок из ямы. А песок все снова прибывал и прибывал, и они снова его должны были откапывать, и снова. И мужчина считал, что это бессмысленно — всю жизнь посвятить тому, чтобы откапывать песок из ямы и мечтал сбежать. А женщина говорила, что это их патриотический долг — откапывать песок. Вам не кажется, что вы из патриотизма тоже делаете не самое осмысленное действие?
— Если бы в войну все так думали — мы бы сдохли! Если Родина говорит — надо делать.
Как это комично — стоит жирная паучиха на тонких ногах: пропитая, безмозглая, не способная уже ничего делать и пытается что-то вещать про пользу Родине.
Закрыли «Эхо Москвы», «Дождь» и «Новую Газету», заблокировали «Медузу». Кажется, российские дела идут не очень хорошо. Но и украинские, похоже, тоже.
Включил какое-то шоу певцом ротом. Розово-ванильный поток сравним по мощности только с потоком ненависти из канала Соловьева.
Читаю в газете: «Те, кто против нас сегодня, отказались от своего прошлого». Блядь, те, кто за вас сегодня, лишили нас будущего!
«Господи, за что ты меня создал таким: тупым, эгоистичным и бедным. Ты не дал мне ни таланта, ни трудолюбия, даже роста нормального не дал. И еще вселил меня страшное желание трахнуть всех красивых женщин на свете. За что ты так, господи?» — так бы я спросил, если бы верил в бога. Но я не верю — и мне некого спросить. Я сижу в тишине, смотрю в пустоту. Ничего нет.
Наш корабль отходит. Команда поднимает якоря, ветер надувает паруса. Российский бриг отправляется в путь. Мы не вернемся, и с каждым годом пропасть между нами и всем остальным миром будет расти и расти. Нас будут отделять не километры, а годы, потому что мы плывем в прошлое. Весь мир будет строить автономные автомобили, создавать искусственный интеллект, строить базы на Луне, а мы будем заниматься собой: воровать, делать танки и «Жигули», разоблачать предателей и врать, врать, врать.
Бабка:
— Заложу я тебя, сучонок, ей-богу, заложу.
Полуразложившаяся тварь. Жирная ведьма, вся морда в слизи.
— И что же вы намерены рассказать органам?
— Ты — фашист украинский! Понял?!
— С чего бы это? У меня русский паспорт.
— Пиздить тебя будут по почкам, а не по паспорту.
Мама эвакуировалась в Винницу. Говорила, что в какой-то момент уже решила, что не доедет. Русские палили по машине, как будто на уток охотились.
Люди стали простыми, как медузы. У них всюду враги. В первую очередь украинцы, во вторую — нацпредатели и либерасты, в третью — менты и начальство. Напоказ выставляют руны, а в глазах — злоба и страх.
На работе начальник похвалил перед коллективом. А мне абсолютно наплевать. Жаба проквакала бы мне похвалу — и то было бы больше эмоций
В Пензе восьмиклассницы донесли на свою учительницу. В качестве доказательства принесли аудиозапись с урока: скрытно записали на мобильник. На аудиозаписи милые девичьи голоса, неуверенно говорящие о том, что мы же не знаем всего, и все не так однозначно.
Фраза: «Не все так однозначно» стала маркером пидарасов, пытающихся представить черное белое. Это не про «давайте подумаем», а про «в рот я ебал все ваши аргументы, отвалите от меня».
На кухне в темноте уронил открытую бутылку с портвейном, поскользнулся и грохнулся на пол. Встал: вся задница мокрая, обматерил бабку, вылил остатки портвейна в раковину и ушел нахрен переодеваться. Бабка орала в ответ: «Фашист».
Я стал проще и глупее. Ничего не интересно: ни автономные автомобили, ни полеты в космос, ни самосовершенствование, ни литература, все нахрен. Все время уходит на новости и видосики. Если и есть спасение — так это в работе.
В свободное время пытаюсь проходить курсы по программированию от Фейсбука, но, блин, как это сложно, когда каждые полчаса проверяешь новости про войну.
Мама эвакуировалась в Литву. По этому поводу написал стихотворение:
Письмо Нильса.
Ты прессанешь меня как ягод,
зеленных винных ягод мякоть,
ты прессанешь меня как мусор
в блатхате диссидента давит,
ты прессанешь меня как старец
сжимает пачку корвалола,
но я сбегу меж твоих пальцев,
с гусями улечу в Литву.Посмотрел сегодня в окно — а там уже там уже у тополя листья раскрылись, и небо — голубое. И все вокруг все показалось таким мелким, неважным, и так стало жалко вдруг всех: и себя, и бабку, и подружку ее, и собаку. Через пять минут из соседнего окна выглянула женщина и грязным матом позвала пятилетнюю дочь с улицы. Мое сострадание людям на этом закончилось.
Читал новости, что П. дезинформируют о происходящем на фронте, поэтому он уверен, что вот-вот выиграет войну. Инициатива интересная, надо развивать. Пусть П. информируют, что войну он уже выиграл, и весь украинский народ единогласно присоединился к России, а с Украиной и Прибалтика, и Казахстан, и все пятнадцать бывших республик. И вся Восточная Европа единогласно вышла из Нато и вошла в ОДКБ, что экономика на подъеме, и газ и нефть по пятьсот евро продают в Европу, и сами все импортозаместили, и навыпускали, и на Луне термоядерную электростанцию построили. Пусть актер, изображающий Байдена, звонит П. хоть каждый день и просит у него прощения за все свои империалистические прегрешения, советуется с П. по вопросам мировой политики и восхваляет его мудрость. Пусть инопланетяне прилетят, и поклонятся П., великому и всемогущему. Все равно П. из бункера не выходит, да и в Интернете забанен, так что устроить ему такую смесь "Гудбай Ленина” с "Подпольем" при современном развитии технологий — раз плюнуть.
Если бы такое было возможно — сколько бы людей тогда осталось в живых!
Можно ли радоваться русским потерям? Ведь это люди. Глупые, злобные, но они были живые. А больше их нет — и все, их единственный шанс прожить хоть сколько-то счастливую жизнь у них ушел. Вместо это они прожили жизнь полную зависти, боли и ненависти. И даже умерли многие из них мучительно и долго. Они же даже не смогли умереть рядом со своими близкими, а ведь у них мамы, папы, дети. А у многих из них даже нет могилы. А одним из них смогу стать я.
Старость надо уважать. Вот эту тупую, злобную, воняющую мочой и портвейном старость, в которой нет ни ума, ни доброты, ни совести, полураспавшуюся, даже ее надо уважать. Старость жлобов и гопников, старость убийц и воров — надо уважать.
Потому что старики умрут, а ты останешься жить. А что, если они хотят утащить тебя с собой в могилу? Надо ли их уважать все равно?
Наше поколение умрет, а родители наши останутся. И будут говорить, что все правильно и что они гордятся нами. По крайней мере, они будут говорить это на телекамеры. Хотя нет — моя мама так говорит не будет. Ну да она и не в России.
Выбираешь ли ты духовное или материальное, жлоб ты или альтруист — все равно ты умрешь. Беда в том, что если ты вырос жлобом, то умрешь ты, похоже, раньше.
На наш балкон в Харькове прилетела русская ракета. Нашей квартиры больше нет.
Как вы заебали со своей пропагандой! Свастики, кричалки, свистелки, перделки, идите на хуй, дайте мне сдохнуть в одиночестве!
Бойтесь своих желаний: заблокирован Тикток, Фейстук, Твиттер и Инстаграм. Мое одиночество бесконечно.
Два с половиной миллиарда лет назад бактерии устроили революцию, после которой в атмосфере появился кислород. В РФ сейчас устроили контр-революцию: откачали весь кислород и дышат только сероводородом. Русские стремительно впадают в архаику.
Я выживу. Даже в этом месте, где нет кислорода — я выживу. Да и что мне еще остается.
Школьник написал в классном чате "Слава Украине". На него сразу донес в полицию отец одноклассника.
Война идет уже два месяца и конца, и края ей нет. Она закончится, когда закончусь я. Вернее, такие, как я и другие военные резервы.
Мой дядя жаловался, что для него все картинные галереи слилось: Эрмитаж, Лувр, Пинакотека, Уфицци. Килотонны Мадонн и Святых Себастьянов, пейзажи, портреты, натюрморты... Так и у меня все слилось: военные корреспонденты, аналитики, эксперты, блогеры. И никакой правды.
Сегодня весь день болела голова. Это не давление меняется, это на нее пятьсот тонн пропаганды давят.
Здесь все отравлено. Я хожу, как сталкер, по зоне. Там «волчий студень», там «мясорубка». Там менты, там ФСБ.
Тиньков продал свой российский бизнес в сотню раз дешевле стоимости. Наказали за непатриотизм. По нынешним временам это — хеппи энд.
Бабка вернулась из магазина с колорадской ленточкой. Прицепила бантиком к кровати. Девятое мая близится со всеми причиндалами: «Можем и повторить», «Великая Победа», и т. д.
Наверное, потому здесь так любят говорить о прошлом, что не верят, что настанет светлое будущее.
Вечером выпил три бутылки пива, завалился спать под плач Латыниной. Посреди ночи проснулся от жуткой боли в ноге. Бабка вцепилась мне зубами в ногу, как Горлум в кролика. Надо мной стоит ее подружка с подушкой в руках, вся комната светится оранжевым светом, из телевизора нечленораздельно орет Соловьев. Меня душат подушкой, в уши ползет:
— Сдохни, фашистская гадина.
Я проснулся, еле смог отдышаться от ужаса. Все было спокойно: на кухне мирно храпела бабка, за окном светились фонари, на улице не души, все как обычно.
На работе Юля снова предложила погулять, я почему-то не смог отказаться. Оказывается, ее кинул любовник: съездил повидать родителей в Новгород, а там — соседка на пять лет младше Юли, без детей и готовая к замужеству. Юля рассказала обо всем этом происшествии, смеясь. Закаленная женщина все-таки.
Узнав о том, что Юля теперь свободна, я напрягся. Кажется, моя любовь уже прошла, пришло время последовать примеру ее любовника. Голос разума твердит мне, что будущего с ней нет, и я целиком ему послушен.
В разгар рабочего дня заходит в комнату бабка с подружкой.
— Что такое?
— Слышишь, давай, переселяйся на кухню, — объявляет бабка.
— Да, мальчик, — кивает ласково подружка, — на кухню.
— Это почему еще?
— А почему ты, молодой, должен всю комнату занимать, а старый человек должен на кухне ютиться?
— Я же снимаю эту комнату! Мы так не договаривались.
— Насчет войны мы тоже не договаривались!
— Идите на хуй! — заорал я. — На хуй отсюда, твари сраные! Я вам деньги плачу, терплю ваши дебоши, а еще теперь и на кухню переезжать. На хуй отсюда свалили!
Подруги отступили на кухню, ворча.
На работе говорят, что украинских пленных из нацбатальонов надо расстреливать. Чтобы не было желающих больше драться в окруженных украинских городах. Какие гниды!
Каждый день на фронте гибнет по пятьсот человек. Примерно столько училось в моей первой школе.
Зашел в комнату — бабка лежит на полу лицом вниз.
Я спросил:
— Вы чего?
Она не ответила. Я испугался, что она умерла, но нет, она была живой и, как обычно, пьяной.
— Помоги, сынок, — попросила она.
Взгляд у нее был мутный и встревоженный, как у коровы на бойне. Помог ей подняться из лужи на полу и потащил ее к кровати. Было стыдно и страшно. Господи, не дай мне бог такой жуткой старости.
Переселился на кухню. Бабку жалко стало.
Получив очередные вести об украинском отступлении, остается только вздохнуть, как дед Панас:
— Такая хуйня, малята.
Такая вот хуйня, такой пиздец: ни вымолвить нельзя, ни сдохнуть. Хочу завыть и броситься кусать себя, и резать в полной охуении. Я даже Путина не могу ненавидеть. Сколько мудаков хотели нам смерти — так нате, возьмите. Холодильники, стиралки, мобилки — все забирайте, блядские гопники. Мародеры поганые. Ссыкло ебучее.
Я бесконечно одинок. Самый одинокий персонаж мировой литературы — это не Робинзон Крузо, это — Штирлиц. Робинзон мог жениться на одной из своих коз, усыновить Пятницу и сказать про свой остров: «Это моя новая Родина, это мой новый дом». И всегда у него была надежда, что он сможет вернуться в родную викторианскую Англию, и застать все таким же, каким он было до его отъезда: родителей, друзей, домашний очаг, королеву. А вот Штирлиц ни фашистскую Германию своим домом никогда бы ни назвал, ни в революционную Россию бы не вернулся. Поэтому все, что ему оставалось — печь картошку в камине и беззвучно тоскливо петь: «Ой ты степь широкая».
Бабка устроила пир с подружкой. Хотели привести собаку, но я запретил. Собаку привязали у столба, несколько раз она принималась жутко выть. Я был готов выть вместе с ней.
Я весь по уши в работе, ищу баг уже третий час, тут заходит бабка и требует паспорт.
— Возьмите, — протягиваю ей документ.
Она исчезает снова в комнате.
Только через полчаса я сообразил, что что-то не то. Стучусь к ней, прошу вернуть паспорт, в ответ получаю железное:
— Не надо тебе! Я теперь за тобой следить буду!
Господи, какой я идиот!
Мою «Девушку с жемчужной сережкой» бабка содрала со стены, а «Молочницу» оставила. Классовое родство пролетариев.
Девочка на выпускном вечере крикнула в микрофон: «Слава Украине, Путин — черт». Через пару дней она и ее мать принесли извинения.
Не могу представить, что бы я делал с этой квартирой, если я бы унаследовал ее от бабки. Вымыть ее и сделать ремонт — нереально, здесь все загажено мерзостью и вонью. Сжечь — глупо, продать — противно.
Мы привыкли к войне, как прокаженный к лепре. Ужас ушел, осталось только ржавая ненависть. Продолжаю смотреть новости, но без надежды на скорый конец.
Вместо «Макдональдса» будет теперь «Вкусно и точка». Думаю, даже это название не отвратит россиян от фастфуда.
РФ несется под гору, посвистывая от охранения собственной крутости. Конец будет ужасен.
Очередной день без новостей. Локальные бои, по двести человек умирает каждый день. Ужас превратился в статистику, будь она проклята.
Coca-Cola уходит из России. Вместо нее будут называть выпускать газировку «Добрый кола». В народе ее уже прозвали «Злобным мудаком». Вчера слышал, как в ларьке тетка попросила: «Бутылочку злобного мудака дайте, пожалуйста». Дали.
Отказываюсь от чтения новостей, чтобы не превратиться в полное животное.
Открываю почту — там оффер от Гугла, место работы — Нью-Йорк. Переезд оплачивается.
Когда поезд летит под откос — время выскочить из окна плацкарта.
Позвонил Юле попрощаться.
— А, — говорит, — счастливой дороги. Пиши, звони.
Тут я выдаю свою заготовку:
— Знаешь, я все думаю про ту парочку, которую песок откапывали. Там в конце женщина умерла, а мужчина остался. У него даже возможность появилась сбежать — а он все равно остался. Видимо, решил, что это его новая зона комфорта.
— Интересно, — говорит Юля.
— И я вот подумал, что мне в моей зоне очень некомфортно. Очень. Поэтому я убегаю.
— Ну, удачи в бегах, — равнодушно так сказала.
Вот и все с Юлей.
Чтобы сбежать, мне нужно было вызволить паспорт.
На какие хитрости способен человек! Я купил бутылку самого дорогого портвейна в ларьке, а вечером, когда бабка принялась за производство своего ведьмовского студня, поставил бутылку на стол.
— Мне премию дали, — сказал я, садясь за стол.
— Чего? — бабка нависла надо мной.
— Премию дали, отметить надо.
За то мгновение, что бабка медлила, я успел подумать, что план сорвался, и мне придется ее оглушить и связать. Но, слава богу, бабка села со мной за стол.
Я разлил портвейн по стаканам, бабкины глаза в полумраке по-кошачьи блеснули.
— Сейчас, погодите, сфотографирую только, — попросил я.
Достал телефон, сфотографировал. Тут же телефон зазвонил.
— Извините, можно я в вашей комнате поболтаю? — спросил я.
— Давай, — кивнула бабка.
Потом я долго делал делал вид, что говорю с мамой: то что-то бубнил в безмолвную трубку, то затихал. Пару раз в комнату заглянула бабка, я сказал ей, чтобы она пила без меня.
Прошел час. Я выглядываю на кухню — бабка храпит на моей кровати. Я возвращаюсь в комнату и начинаю искать паспорт.
Бабка прятала паспорт под подушкой. За время плена он немного согнулся и пропах сыростью, но все-таки остался цел.
Я легкой походкой ухожу в ночь.