Личная страница Власенко Дмитрия
РАЗГОВОР О ЛИТЕРАТУРЕ
Алексей Максимович приехал к Чеховым в двенадцать.
— Дома сидеть не хочу, — заявил он сразу. — Пойдемте сперва на скамейку, отдышимся. Дороги у вас в Ялте ужасные — раз двадцать чуть не упали в пропасть. Едем — а вокруг здоровые черные вороны каркают, как километры отсчитывают.
— Пойдемте, пойдемте, — кивнул Антон Павлович. — Маша, к обеду позовешь нас, если мы засидимся.
— Хорошо, — сказала Мария Павловна. — О чем говорить будете — о литературе, о политике?
— Конечно, о литературе, — посерьезнел Чехов. — Маш, у меня к тебе просьба. Ты позвони по телефону в фотостудию, пусть пришлют фотографа. Мы с Алексеем Максимовичем сядем в саду на скамеечке, а он пусть подкрадется из-за кустов и снимает: два великих русских писателя обсуждают судьбы мира. Жаль только, Толстой не приедет.
— Да ну тебя! Все бы тебе шутки шутить, — Мария Павловна ушла готовить обед.
Писатели прошли в сад и сели на дальнюю скамейку, спрятанную в кустах.
— Уф, хорошо, — выдохнул Горький. — В следующий раз буду до вас морем добираться. По воде я уже привык плавать: и спокойнее, и виды замечательные, как картинки.
Чехов кивнул.
— Антон Павлович! — раздалось вдруг из-за кустов.
— Вас зовет кто-то, — заметил Горький.
— Да это неинтересно. Антоновка пришла.
— Это кто это?
— Что, хотите посмотреть?
— Конечно!
— Ну, пойдемте, покажу. Только, пожалуйста, идите тихо-тихо. Не вспугните.
Писатели осторожно прокрались вдоль кустов и посмотрели на улицу. За забором стояла полненькая решительная барышня лет двадцати. В руках у нее был потрепанный томик Чехова «В сумерках», на носу блестели очки.
— Вот она, антоновка, — прошептал Антон Павлович. — И ходят, и ходят каждый день. Маша их уже не пускает, теперь вот из-за забора кричат.
Барышня снова позвала:
— Антон Павлович! Выйдите! Я вас так люблю!
— Не выйду, — прошептал Чехов. — Опять книги подписывать, чаем поить и жизни учить. Пусть в трактир идет, там тоже чай хорош.
— Ко мне тоже ходят, — заметил Алексей Максимович. — Но мне как-то даже они и нравится, такие они чистые, светлые. Святая простота паломницы, можно сказать.
— Эта простота — хуже воровства, — нервно ответил Антон Павлович. — Здесь она всем в рот глядит, а дома — грязь, не убрано, с матерью — скандал, жениху — скандал, работать ей скучно и не хочется, детей воспитывать — тоже не хочется. А! — поморщился Антон Павлович. — Поползли обратно.
На скамейке Антон Павлович снова развеселился:
— А все-таки большой сад у меня уже вырос, скажите?
— Очень! — подтвердил Алексей Максимович. — Большой, зеленый, как малахитовая гора.
Чехов не обратил внимания на сравнение:
— Вот увидите, — сказал он, — пройдет еще лет десять — и так здесь будет хорошо, так красиво! Вот смотрите — и береза, и ели, и тополь — все это еще так вырастет — не узнаете! У меня уже и сейчас чуть не самый красивый сад в Ялте, а то ли еще будет, — Антон Павлович вдруг закашлялся. — Непременно, непременно будет! — повторил он сквозь кашель.
— Да, — кивнул Алексей Максимович, подумав про себя: «Только будем ли мы еще живы через десять лет?»
Чехов, видно, подумал то же самое: он отвернулся от гостя и невесело посмотрел на море:
— А все-таки надо еще посадить что-нибудь, — сказал он. — Я вот думаю, ливанский кедр достать. Что скажете?
— А что, хорошая идея, — поспешно согласился Горький. — Разлапится он здесь, раззудится, как русский мужик на ярмарке.
Чехов кивнул.
— Что у вас еще нового? — спросил Горький. — Как вы здесь обживаетесь?
— Нового? — задумчиво переспросил Чехов. — Что же нового? — он посмотрел по сторонам. — Вот нового как раз очень много: дом уже почти готов, сад тоже, с грехом пополам, удалось доделать.
— Как ваши родные? — спросил Горький. — Обживаются ли они на новом месте?
— О, да еще как! Нас уже и на рынке начали узнавать. Как я ни пойду — трое-четверо детей скачут следом: «Дядя, достань воробушка! Дядя, достань воробушка!»
Горький засмеялся.
— Да вы не смейтесь, не смейтесь. Сходите, попробуйте. За вами тоже, наверное, побегут.
— Да за мной еще больше, больше бегать будут, — усмехнулся Горький.
Они помолчали. О чем дальше говорить, было непонятно.
— Толстой, кстати, вчера звонил, — сказал Чехов. — Ругал мои пьесы, только шум стоял.
— Могучий старик, — заметил Горький. — Толстой — это огромный айсберг на Волге.
Снова помолчали. Говорить было решительно не о чем.
— Как здесь погода? — спросил Горький.
— Да ничего, хорошо. Солнце в основном.
— А в Москве все дождь, тучи идут тяжелые, как гири.
Чехов кивнул.
— Ну что, пойдемте, — предложил он. — Обед уже готов, наверное.
— Пойдемте, — охотно согласился Горький.
Писатели встали и пошли по направлению к дому. Разговор о литературе закончился.