Личная страница Власенко Дмитрия
СЕМЕЙНАЯ ЖИЗНЬ
— Физиологическая любовь безнравственна, господа...
— Да пошел ты нах, — Козлов выключил телевизор. — Может, и жрать тоже безнравственно? Манюнь, а что у нас на ужин?!
— Поищи что-нибудь, — крикнула Хохлова из ванной. — Я ничего не готовила.
— Я так и думал, — Козлов пошел на кухню. — Ну, что здесь?
Восьмь убитых часов в офисе и два убитых часа в метро разжигают наш аппетит. В сущности, нам после сорока лет жизни осталось только два удовольствия: секс и еда. Все остальное радует уже значительно меньше. Кстати, секс тоже уже не так впечатляет, как в четырнадцать-шестнадцать лет; но зато в плане еды мы по-прежнему держим планку на достаточно высоком уровне! Так что же у нас тут есть пожрать?
А Хохлова тем временем сидела на унитазе и пилила ногти на ногах. Это действие явно не для мужских глаз, как сказали бы сейчас Алиса Френдлих. А может, и не сказала бы. Господи, почему мужчины всегда хотят есть, словно в них сидит кто-то, кого все время надо кормить. И вот они кормят его: едой, деньгами, карьерой, автомобилями, молодыми любовницами, мобилками, квартирами. А этой сволочи, которая сидит внутри них, почему-то всегда мало. Тут после работы нет сил телевизор посмотреть, не то что поесть, а ему все еще чего-то хочется.
Из всех полуфабрикатов Козлов выбрал пачку «Сибирских» пельменей. Явно они были сделаны не из мяса молодых бычков, а из обрезков старой свинины пополам с соевым наполнителем, но, в общем, есть было можно. Во время ужина Козлов читал «Москву и москвичи», так что вкус пельменей был, в общем, не слишком важен.
Заглотив пельмени за пять минут, он снова полез в холодильник. На верхней полке лежал сыр, рядом с ним — ветчина.
— Ну и прекрасно! — Козлов достал почистил небольшую морковку и намотал на нее лист сыра и лист ветчины. Получился оригинальный козловский бутерброд.
Жуя на ходу, Козлов пошел в комнату. Жена лежала на диване с очередной книгой Донцовой. Козлов лег рядом с ней и включил снова телевизор — на этот раз передавали прогноз погоды.
— В Рабате нынче жара. Какая может быть в такую жару работа? А может, его назвали не потому, что там много работают?
У Козлова в офисе два года назад поставили кондиционер, теперь он, как истинный белый человек,жил всегда при температуре 23 градуса.
— В Москве дождь. Опять дождь, твою мать. Это когда-нибудь закончится? Я понимаю, в октябре постоянные дожди, но не в августе же!
— Серег, потише! — попросила жена.
По телевизору пошла реклама, Козлов переключился на другую программу.
— А я вам говорю, физиологическая любовь к женщине греховна!
— Вот заело, а! – Козлов выключил телевизор. — Слушай, Мань... — он погладил жену по груди.
— Серег, ну дай я почитаю!
— Мань...
— Дай мне почитать, в конце концов!
— Ладно, попросишь ты у меня зимой хлебушка.
Козлов пошел на кухню и сделал себе второй бутерброд. На кухне было неприбрано, а жена лежала с книжкой, как будто так и надо. И причем, дома-то бардак! И белье неглаженное валяется.
Хохлова закрыла от скуки книжку и села за комп.
«А если нет ничего, — написала она, — что способно вдохновить вас на подвиги, то разве виноват в этом Гимн Российской Федерации, ее герб, президент и премьер-министр? Разве не вы сами виноваты в том, что с вами ничего не происходит, что вам ничего не интересно, и что вы сами себе уже неинтересны? Разве можно было сомневаться в подобном конце, глядя на вас в девичестве, когда вы сочиняли ваши первые стихи о невозможности счастливой любви? И видя ваши свадебные фотографии, кто не предречет заранее, что вы не обретете с супругом так желаемую вами дозу благополучия?»
— Ты что делаешь?
— Пишу.
Козлов разозлился, словно его обыграли в карты. Блин, в доме — срач! Натуральный срач! Плюнуть некуда, посуда не помыта, пол грязный — а она уселась за стол и пишет.
— Что ты там пишешь? — спросил Козлов.
«Какая гадина у меня в мозгу задает мне вопросы о невозможности счастливой жизни? Где ты, тварюга, покажись, выгляни лучезарным личиком на солнышко, дай мне объять тебя взглядом, дай плюнуть тебе в лицо. Сколько можно меня грызть?! Мне хватит уже! Всю жизнь одно и то же, одно и то же. Ни дня без кислятинки не прошло. Почему нельзя отвернуть ей шею и задавить, как муху на окне. Нет, она еще будет жужжать, жужжать, говорить, что все не так и все неправильно».
— Мань, иди ко мне, — позвал Козлов.
— Не мешай!
Наш дом — дурдом. Жениться надо на сироте, а не на писательнице.
— Слышь, а ты завтра не можешь дописать? — спросил Козлов. — Дел в доме по горло!
— Не мешай мне! Не! Ме! Шай! — отчеканила Хохлова каждый слог.
— А чего ты разоралась-то?
— Да отстань ты наконец!
— Блядь, а что, без скандала нельзя?! Какого хера надо на меня орать все время?!
— Но ты ведь не понимаешь по-другому!
— Заткни свой рот!
— Отставь меня в покое!
«Невозможно, невозможно оставаться в такой среде, жить, не понимая, собственно, зачем ты живешь. Можно просто не понимать, зачем живешь. А можно еще и не понимать, зачем жить с этим мужчиной. Если ему не нужно ничего, кроме секса, а мне вообще ничего не нужно — тогда зачем мы живем вместе?»
Козлов снова вошел в комнату.
— Ты будешь со мной, наконец, разговаривать? — спросил он.
— Оставь меня в покое!
— Заткнись, дура! Это мой дом тоже! И я имею право тут говорить, почему мне рот все время затыкают!? Я не понимаю, почему ты каждый вечер приходишь домой и либо читаешь, либо ты сидишь за компьютером!
— Перестань со мной так разговаривать!
— Ладно, ты со мной не говоришь. О-кей, не очень-то и хотелось. Но ты можешь хоть что-нибудь по дому сделать! Дура! В доме элементарно пожрать ничего нет! В квартире срач, перед гостями стыдно! В раковине по жизни после тебя грязная посуда! Полы я вообще не знаю, когда в последний раз мылись!
— Уйди от меня! — закричала Хохлова. — Уйдиииииии!!!
Она бросилась на кровать и заплакала.
— Истеричка, — Козлов вышел из комнаты.
— Как можно меня так ненавидеть? — сказала вслух Хохлова. — За что? Что я ему такого сделала? Он же меня был готов убить ! У него тряслась челюсть, когда он орал на меня! Я его боюсь!
Потом они все-таки помирились.
— Прости меня, я что-то нервный стал в последнее время, — сказал Козлов. — Я больше не буду, обещаю.
— Будешь.
— Нет, что ты! Никогда, — торжественно поклялся Козлов. — Ну хочешь — я землю из горшка съем, что больше не буду?
— Не надо. Еще и правда, сожрешь всю землю, где цветам жить тогда?
— Не сердись, — попросил Козлов. — Лучше поцелуй меня. Вот так, ага. Так гораздо лучше. Ух ты, моя красавица голубоглазая. Моя маленькая блондиночка. Иди сюда ко мне, иди, иди.
На следующее утро Козлов проснулся, поглядел на спящую жену и подумал, что, в общем, ему нравится семейная жизнь со всеми ее прелестями и недостатками, домашней неустроенностью и одиночеством, немытой посудой в раковине и сидением в Интернете, разговорами по телефону с родителями, ужинами вдвоем, совместными завтраками по выходным, походами по магазинам и борьбой за туалет, ворчанием, скандалами, примирениями, и много чего, но, в общем, какая разница?