Личная страница Власенко Дмитрия
Смысл жизни
Утром Кукушкин прибежал на кухню и стал поднимать жену из-за стола.
— Вставай, пойдем, сейчас, быстрее, я нашел...- быстро заговорил Кукушкин. — Да пойдем же! — крикнул он, видя, что жена не трогается.
Жена была большая, широкая, в толстом сиреневом халате, где ему было поднять ее? Она смотрела в телевизор, словно не знала, что там никогда не бывает ничего хорошего.
— Юль, ну ты что, не слышишь меня, что ли?!
— Да слышу я тебя! — огрызнулась жена. — Подожди!
— Юль, ну пойдем, пожалуйста! — Кукушкин схватил жену за руку и стал тянуть ее из-за стола.
— Да дай ты мне телевизор посмотреть! — возмутилась жена.
— Какой телевизор?! — Кукушкин бросил жену. — Пойдем в подвал! Представляешь, я шкаф наш отодвинул, а он там лежит! Пойдем, я тебе покажу!
— Вот, Игорь, у тебя есть такая милая привычка: ты когда чем-нибудь сильно увлечешься, ничего не понятно, что ты рассказываешь.
— Лучше сказать «о чем рассказываешь», — автоматически поправил Кукушкин.
— Отстань, — жена отвернулась к телевизору.
— Оооо! — Кукушкин закатил глаза, жена возмущала его своей тупостью. — Я смысл жизни нашел! Поняла?!
— Ох, ну какой смысл жизни? — вздохнула жена. — О чем ты?
По ней было видно, что ни в какой смысл жизни она не верит. Ей было гораздо интереснее, что происходит по телевизору.
— Смысл жизни, — повторил торжественно Кукушкин. — Причем, я вообще не знал, что он там! Конечно, я его всю жизнь надеялся, что я что-то найду, какую-нибудь мудрость обрету: ну, к седьмому классу, к 2000 году, в тридцать лет. Но, видишь, кроме лысины и брюха ничего не получилось. А тут вдруг шкаф отодвинул — а там он! Ну идем, идем скорее!
— Да дай ты мне доесть! — возмутилась жена.
— О-о-о, мама миа! — простонал Кукушкин. Если жена что-то решила, переубедить ее он уже не мог. — Опять ждать! Чего ждать?! — проворчал Кукушкин и сел напротив жены.
Ждать надо было не очень долго: до конца завтрака оставалось только два бутерброда с вонючим сыром, зеленое яблоко и полкружки чая. Жена медленно ела, уставившись в телевизор.
«Всегда одно и то же, — подумал Кукушкин. — Те же бутерброды, тот же чай. Впрочем, кто бы говорил? Я тоже, как заведенный: туда-сюда, туда-сюда, дом-работа, работа-дом. С утра кофе и каша на молоке, днем чай и обед из трех блюд, вечером мясо с гарниром. Телевизор перед сном, книжка за завтраком. Разговор с женой во время ужина. Почему ничего не меняется? И разве может быть лучше?»
По телевизору показывали Кобзона. Кукушкин терпеть не мог его тяжелую раскормленную морду, особенно раздражал черный прилизанный парик, который Кобзон не менял уже двадцать лет.
— Мне нравится дружить с сильными, уверенными в себе людьми, — заявил Кобзон, угрюмо глянув в камеру. — Среди моих друзей есть много известных личностей: Михаил Иваньков, Быков, Игорь Сечин, Сергей Иванов, Михаил Касьянов...
— А с Павлом Бородиным не дружите? — хамски перебил его Караулов. — Телезрителям я напомню, что в прошлой передаче мы рассказывали, как Павел Бородин украл семь миллиардов из средств, выделенных на реставрацию Кремлевского Дворца. Вы только вдумайтесь, дорогие телезрители, — доверительно попросил Караулов телезрителей, — семь, семь миллиардов рублей! Не тысячу, не десять тысяч, не миллион! Семь, семь миллиардов рублей! -голос Караулова дрожал. Точно также он дрожал и в прошлой передаче, и в позапрошлой, и позапозапрошлой. — Разве вам не обидно, скажите мне?! — воскликнул Караулов.
— Уроды, — заметил Кукушкин. — Слушай, Юль, дай-ка я чего-нибудь тоже съем. От этого всего так разволнуешься, что жрать хочется, как медведю после спячки.
Кукушкин быстро схватил со стола куска сыра и запихнул в рот.
— Не кроши, — строго крикнула жена.
— М-м-м, — промычал Кукушкин, отмахиваясь. — М-м-м,- он проглотил сыр и сказал, — Да ладно тебе.
— Ничего не ладно, — заявила жена. — Я здесь убираюсь постоянно, а ты!..
— Я осторожно, — Кукушкин от ломил от батона здоровый кусок.
— Обжора, — жена снова уставилась в телевизор.
— Я вот думаю, показывать его кому-нибудь еще — нет? — сказал Кукушкин. — Я всю жизнь считал, что смысл жизни — вещь интимная, о ней даже спросить нельзя.
Жена ничего не сказала, Кобзон с Карауловым были ей гораздо интереснее.
— И как спросить? — рассуждал Кукушкин. — Что это я, например, к Козлюку приду и спрошу: «Для чего ты живешь?» Я даже не уверен, что у него мозгов хватит, чтобы понять, о чем я говорю.
— Я вообще не понимаю, зачем ты с ним общаешься, — заметила жена, не отрываясь от телевизора.
— Ладно, хватит, мы уже это обсуждали! — рассердился Кукушкин. — Причем тут вообще это? Я о смысле жизни говорю. Может, все-таки показать его, он же для всех подойдет. Хотя кому ему показывать?
Кукушкин стал перебирать в уме всех своих знакомых. Сбуренко и так постоянно ему завидует, Кондратьева ничего кроме баб не интересует, Кусачкин злой, постоянно сплетничает обо всех, Бурдонов вообще непонятно о чем думает. Смысла жизни никто из них не заслуживает. А больше-то рассказать и некому. Хотя, с другой стороны, это же эгоизм: самому со смыслом жизни сидеть, а другим не давать.
— А, черт! — рассердился на себя Кукушкин, — Интеллигенция! Вечная болтовня, никаких дел! Пойдем смотреть! — он махнул рукой и смел со стола чайник, тот упал ему на ногу.
— Мама!!! — заорал Кукшкин! — Больно!
Жена вскочила из-за стола, подхватила его на руки и отнесла в спальню.
— Ты мой неосторожный, — приговаривала она ласково. — Где болит? Ножка болит? Ну ничего, пройдет, — Жена положила Кукушкина на кровать и подула на раненую ногу. — Все будет хорошо.
— Да какое «пройдет»?! — заорал на нее Кукушкин. — Он мне всю ногу раздавил! Сними носок! Нет, я сам! Больно! — он стянул носок. Нога опухла. — А мне завтра на работу!
— Полдня полежишь в кровати и все пройдет, — решила жена.
— Ничего не пройдет! — крикнул Кукушкин. — Боже, как больно!
— Ну что ты как маленький, — улыбнулась жена. — Хорошенький мой. Хочешь, поспи: ты сегодня мало спал.
— Не хочу, — капризно ответил Кукушкин. — Дай «Коммерсант», он в туалете лежит.
— Сейчас, — жена сходила, принесла газету. — Ты почитай пока, а я пойду есть готовить.
— Иди, — Кукушкин натянул на себя одеяло. — Вечно у нее эта жратва, проворчал он, оставшись один, — хоть бы книжку какую-нибудь прочитала.
Вдруг зазвенел звонок: сын Геннадий вернулся с уроков рисования. Кукушкин заворочался в постели, устраиваясь поудобнее.
— Привет, пап, — сын заглянул в спальню.
— Привет, — хмуро ответил Кукушкин. — Опять ты в комнату в ботинках зашел? Я тебе сколько раз говорил...
Сын вышел из комнаты.
— Ты куда пошел?! — крикнул Кукушкин ему в спину. — Как мне все это надоело! Все время одно и то же, одно и то же! Приходит со школы в ботинках, жрет в комнате, сейчас опять за компьютер сядет. В игрушки он играет! В пять лет не наигрался, ему еще хочется! Может, слюнявчик тебе еще подарить, младенец?! Все нормальные дети...
Кукушкин вдруг вспомнил о смысле жизни и остановился. Ведь это же нечестно: только он понял, зачем он живет, а тут вдруг опять это рутина. Сколько можно говорить чушь, ведь на самом деле Кукушкин не такой, не дурак и сына любит, это и жена может подтвердить, просто, ну вы же понимаете, эти ботинки и игры за компьютером, они же любого взбесят.
— Опять самооправдание, — Кукушкин вздохнул. — Как это легко сказать: «Ну просто, вы понимаете...» И дальше можно все объяснить: почему я на Генку ору, на Юльку, на Кобзона. Почему я вообще ору. Все можно объяснить. Но ведь я не хочу, чтобы так было!
— Ген! — крикнул Кукушкин. — Иди сюда!
Сын не ответил, из его комнаты спикировало соло на электрогитаре.
— Не слышит, — решил Кукушкин. — Кто это так пилит, Гарри Мур? Нет, вроде не он. Гитаристов развелось больше, чем ментов, и хоть бы один мне понравился.
— Юля, — крикнул Кукушкин. — Ты где? Юль, иди сюда!
Пришла жена.
— Где, где, — проворчала она. — На кухне, где же еще? Что случилось?
Кукушкин хотел пожаловаться на ногу, но подумал, что это будет не по-мужски.
— Юль, — сказал он ласково. — Юля...
— Ну что, что? — спросила жена. — Говори быстрее, у меня там рис варится.
— Ничего, — расстроился Кукушкин. — Генку позови, он меня не слышит.
— Отстал бы ты от него, — посоветовала жена. — У него и так проблем в школе выше крыши.
— Да не собираюсь я его ругать! — возмутился Кукушкин. — Я просто поговорить хочу!
— Ладно, сейчас, — жена вышла из комнаты и громко крикнула, — Гена!!! Тебя папа зовет!
— Сейчас! — крикнул из комнаты сын.
Кукушкин подождал несколько секунд, потом закричал:
— Гена, иди сюда!!!
Сын зашел в комнату и встал перед отцом. Он точно знал, что папашка сейчас будет его воспитывать, как будто ему делать нечего. Никакой свободы от него нет, все время ему что-то надо. Ну сказал бы он поскорей, там «Варкрафт» ждет!
— Ген, я тебя прошу: сделай музыку, пожалуйста, потише. У меня сегодня и так неприятностей полон рот, я чуть без ноги не остался, а тут еще музыка на уши давит. Ген, я тебя очень прошу, сделай чуть-чуть потише, пожалуйста.
— А что мне за это будет? — спросил Гена.
— «А мне что будет?» — заорал Кукушкин. — А еда, вещи, а компьютер, а музыка — это что, с неба упало? Что ты только о себе думаешь?! Тебя по-хорошему просят, сделай музыку тише!
— Опять разорался, — сын быстро ушел в свою комнату. Музыку он все-таки сделал потише.
Кукушкин снова загрустил:
— И я же еще и виноват! Хамье! Да пошел он в баню! — Кукушкин взял с тумбочки «Коммерсант» и стал читать, как Туркменбаши опускал Путина. Он прочитал десять строчек и бросил: газета не пошла.
Разговор с сыном опять получился дурацкий. Все было плохо, читать не хотелось. Нога ныла, хотелось умереть.
— Боже, боже, зачем ты мне?! Вернее, меня. Зачем ты меня так? О чем я? Закройте окно, дует! Гена, выключи свою музыку! Пахнет жареной печенкой.
Кукушкин заснул. Когда он проснулся, было темно, рядом спала жена, в углу светились электронные часы. Кукушкин без очков не мог разобрать, сколько часов они показывают. Скорее всего — много, где-то ближе к полуночи.
— Тихо как! — подумал Кукушкин. — Спокойно. Вот бы так умереть! Чтобы меня тихо похоронили, поставили какой-нибудь маленький памятник на могиле, и надо мной будут летать птички и склоняться ветви березы. Чтобы все наконец-то стало хорошо!
Он представил что-нибудь вроде картин передвижников: синее небо, в котором лежит пара белых облаков, через зеленые поля зигзагами коричневая дорога идет зигзагами в темнеющий лес, крест при дороге с неразличимой надписью. Кукушкин довольно улыбнулся, обнял жену и заснул.